М.Н. Занин. О моем времени, о людях и о себе

М.Н. Занин

О моем времени, о людях и о себе

Воспоминания офицера

 

Посвящаю всем поколениям
советских военнослужащих

1. От автора. Время неподсудно

Потребность взяться за написание данной книги воспоминаний у меня пробудилась после того, как я посмотрел телепередачу «Суд времени» (от 30.12.2010 г., 5-й канал), на которой телеведущий Н. Сванидзе при участии Л. Млечина попытались, но, правда, безуспешно в споре с их замечательно эрудированным оппонентом, политологом С. Кургиняном в очередной раз очернить советское время. Огромная телеаудитория страны, которой дали возможность поддержать ту или иную точку зрения, большинством голосов (более 90%) высказалась за позиции С. Кургиняна.

Те, кто хулит советскую эпоху, воистину не ведают, что творят.

Время неподсудно! Есть понятие «Суд истории», именно об итогах такого суда писал В.О. Ключевский: «История не учительница, а строгая надзирательница, magistra vitae (наставница жизни — лат.), она ничему не учит, а только наказывает за незнание уроков». Наказание уже налицо: разгул проституции, криминала, наркомании, национализма. Надоело слушать и видеть пустую болтовню и брехню о советском времени, причем нередко именно тех людей, которые в то время появились на свет, благодаря ему выросли, получили высшее образование, ученые звания и степени, жилье, престижную работу и достаток в жизни. Сегодня, когда наступила так называемая «свобода», эти же люди поливают грязью то время, открещиваются от своего — зачастую комсомольского и партийного — прошлого. Всеми силами принижают советское время, оболванивают целое поколение молодых. Насаждают низменные инстинкты через телевизионные ток-шоу, подчас на грани «порнографических». Что и говорить? 24 декабря 2010 г. во время так называемого «подведения итогов» один из руководителей российского телевидения, господин Кулистов, глава НТВ, заявил, что российская общественность, т.е. мы с вами — пушечное мясо для их ток-шоу! И никто из присутствующих руководителей телевизионных каналов не одернул энтэвэшника. Ведь таких заявлений, например в адрес немецкого народа, не позволял себе даже Геббельс в фашистской Германии.

Искореняется все советское, даже Красные знамена в Армии поменяли на непонятно что. Так и хочется по этому поводу сказать словами Н.А. Некрасова: «Бывали хуже времена, но не было подлей».

Нельзя молчать и спокойно наблюдать все происходящее. Еще живущие из поколения 30–40-х годов должны сказать свое слово, написать правду о том времени, в котором мы родились, жили, учились, работали, служили Родине, растили детей, создавали ту материальную базу и авторитет страны, на которых до сих пор едут в свой криминально-приватный рай все эти либерал-рыночники, перестройщики и реформаторы. Все они похожи на ту самую свинью из басни Крылова «Свинья под дубом», которая, наевшись желудей, уничтожает корни дуба. Они породили уже поколение иванов, не помнящих родства, раскормили криминал, много лет болтали о «чеченском следе», невольно потворствуя национализму.

А что оставлено молодым? У них отняли прошлое их отцов и дедов, историю Отечества представляют черной дырой. Будущего тоже нет, так как все схвачено ловкими дельцами от политики и бизнеса, все ниши заняты, все — за немалые деньги. Остались только призывы: «Оттянись по полной программе», «сникерсни» и т.д. Вот молодежь и оттягивается водкой и наркотиками, запивая «Клинским». Уже официально признано, что ежегодно около 100 тысяч человек, как правило, молодых, погибают от наркотиков.

Наблюдая всю эту неприглядную картину, хочу написать о Времени, в котором мы жили, и о людях, с которыми учились, работали, служили. Являясь простым советским человеком, военослужащим, как нас сейчас называют — «совком», я горжусь, что был и есть советский человек, родился и вырос в СССР, добился в жизни того, что хотел. Стал офицером, честно служил Родине, награжден орденом «За службу Родине в Вооруженнных Силах СССР». Построил дом, вырастил сад, воспитал детей. Прочитайте, может, вспомните свою жизнь, поймете, что мы потеряли, и не стоит ли многое из утраченного возвратить? Ради своих детей, внуков, ради самих себя!

Что было — все уже прошло.

У каждой жизни свое время,

Никак его не осудить.

Ни Млечины и ни Сванидзе

Его не смогут очернить!

С уважением, М.Н. Занин.

Декабрь 2010 г.

2. Из рассказов старших

Только повзрослев, познал, что родился в святой для страны день, день начала генерального наступления под Москвой, 6 декабря 1941 г. Из рассказов бабушки и матери я узнал, что это было за время. Город Задонск, в котором я родился и вырос, расположился на высоких, заросших лесом холмах левого берега Дона. Через город проходит трасса Москва — Воронеж — Ростов, в сорока километрах — старинный город Елец. В это время там уже были немцы, их передовые части взяли узловую железнодорожную станцию Улусаровка, что в 25 километрах от Задонска. Немецкая разведка дошла до монастырского леса, что на правом берегу Дона, в одном километре от города. Уже после войны мальчишками мы ходили в тот лес, переплыв Дон, и катались на стволах танков. Дальше они не прошли! Во всех домах городка были на постое солдаты, а на огородах и садах, спускавшихся к Дону, расположилась артиллерия. Бабушка рассказывала, что солдаты около пушек находились не более 30 минут, а затем прибегали греться в дом к русской печи, которую она топила целый день. Орудия стреляли за Дон, да так, что стекла окон, выходящих в сад, вылетали из рам.

В дальней комнате меня и рожала мать под гром орудий, на улице стоял сорокаградусный мороз. Вот что я знаю о дне своего рождения от старших. Событий войны не помню, только из рассказов. Мать работала инструктором райкома партии, моталась по деревням и сельсоветам, это было опасно: в лесах и селах скрывались дезертиры и всякие бандиты. Город бомбили, у нас на огороде был блиндаж, куда при налете собирались все соседи. Вот как его ломали и растаскивали бревна и доски уже после войны, я помню: пытался помогать старшим, а меня прогоняли, и это было очень обидно. Рассказывали, что под городом были воздушные бои и однажды был сбит наш самолет, погибших летчиков похоронили на углу казенного леса. Потом это место так и называли «у могилки».

Освобождала Елец и наступала на этом направлении 13-я армия. Через много лет мне довелось служить в 13-й общевойсковой Краснознаменной армии, сначала пропагандистом 13-го армейского артиллерийского полка, затем заместителем командира полка в 51-й гвардейской мотострелковой дивизии этой же армии. Но об этом позже. Штаб 13-й армии в декабре 1941-го стоял в Задонске.

У каждого человека детство и воспоминания о нем связаны с его малой родиной. Задонск расположен в красивейших местах русской земли: среднее течение тихого Дона, сосновые и лиственные леса, холмы и овраги, множество родников, — места, изобилующие ягодами и грибами. Задонская Швейцария — так называют этот почти заповедный край. Кстати, совсем рядом, в 15 километрах к северу по берегу Дона, находится природно-ландшафтный заповедник Галичья Гора, где сохранилась реликтовая растительность доледникового периода.

После войны моя мама работала в школе и организовывала поездки в заповедник с учениками, брала и меня с собой. Она преподавала химию и биологию, занималась юннатской работой, вела пришкольный участок, заведовала кабинетом биологии. Поэтому с детства я работал в саду, умел делать прививки и ухаживать за растениями, в том числе выращивать виноград. Впервые я увидел его на больших шпалерах в центральной генетической лаборатории города Мичуринска, куда я тоже ездил с матерью и ее учениками на экскурсию.

Вообще с детства я помню много интересного, связанного с историей окружающей местности. Сам город был для нас, мальчишек, старинной загадкой: огромные здания Богородицкого монастыря на высоком холме (так называемая Каменка), мощеная дорога к монастырю, огражденная высокими каменными стенами, ряд величественных зданий церквей, рассказы старших о пребывании в городе Петра I. Историей веет и от названий сел и деревень, названия их связаны с давней стариной: с. Даньшино — сюда по Дону свозили на холм над рекой дань татарам; села Верхнее и Нижнее Казачье — на высоких холмах над Доном были сторожевыми пунктами казаков, предупреждавшие об угрозах со стороны Дикого поля; Парусное — крестьяне села ткали полотна и шили паруса для кораблей Петра I на реке Воронеж; Кошары — здесь были когда-то загоны для овец, собранных для сдачи в учет дани. По дороге на Воронеж находится с. Конь-Колодезь, где на обочине дороги стоит каменный тур, а на его вершине чугунная фигура лошади без одной ноги. Рассказывали, что это поставили по указу Петра I, который в зимнюю пору ехал в Воронеж, а его конь провалился в колодец, сломал ногу, но спас царя от смерти. Все эти рассказы, конечно, будоражили воображение, вызывали интерес к истории края. От Задонска в 2–3 километрах ниже по течению Дона на правом обрывистом берегу раскинулась дубрава с вековыми деревьями, а на самом берегу так называемые «Донские беседы» — каменные столбы — языки, нависающие над Доном на несколько метров. Говорят, что во времена крестьянских войн сподвижники Степана Разина кидали с этих языков в Дон пойманных бояр и помещиков. В этом месте Дон делает резкий поворот на юго-запад. Местечко это неописуемой красоты и довольно глухое. В народе это место считается опасным и называется «тепленьким». Видимо, потому, что в каменных обрывах и оврагах были известковые пещеры, где раньше прятались лихие люди. Память об этом дошла и до наших мальчишеских ушей, кроме того река там очень глубокая, а вода ледяная от множества ключей, бьющих из каменных обрывов. Часто там пропадали рыбаки.

Всю войну мама работала инструктором РК ВКП (б). Дома бывала редко, и мы со старшим братом были на руках бабушки, Евдокии Ивановны. Мой брат Слава (1932 года рождения) за это время, как говорила мама, совсем отбился от рук, плохо учился, и поэтому мать после войны отпросилась из райкома и ушла работать в 1-ю школу. Эта школа была построена еще до революции, и ее называли «красной», наверное потому, что она была построена из крупного красного кирпича. Эту школу окончила моя мать, в ней учился мой брат, в 1959 году окончил ее и я.


г. Задонск. Монастырь, слева каменная гора.

Моя семья. Бабушка, мама, брат и я. 1953 год.

Мои родители еще до войны. 1941 год.

Моя мама с юннатами в кабинете биологии.

Товарищ детства Андрей Качекан. 1956 год.


Мой дед Окунев Иван Петрович служил в гвардейском Измайловском полку в Петербурге, имел награды: Георгиевский крест 4-й ст. и медаль «300 лет Дома Романовых». Нормально принял Советскую власть, был назначен начкомземом в Задонском уезде. Реквизировал землю у помещиков и распределял ее крестьянам. В январе 1919 году дед был членом созданной Задонским укомом РКП(б) комиссии по вскрытию и освидетельствованию святых мощей Тихона Задонского. Комиссия работала под председательством начальника уездного ЧК Зиновия Шипулина, который был зверски убит в 1921 году бандой Колесникова уже в Богучарском уезде Воронежской губернии. Работу комиссии снимал на кинопленку оператор-документалист Новицкий из Москвы. Большая фотография работы комиссии была экспонирована в музее Религии и атеизма в Ленинграде, на ней среди всех членов комиссии выделялся мой дед, так как он был на голову выше всех, ростом более 2 метров. Об этой фотографии мне рассказывала мать, и я впервые увидел своего деда на фото именно там. В 1920 году, когда конница Мамонтова прорвала фронт у Воронежа и пошла по Задонью, вырезая всех, кто сотрудничал с Советской властью, дед с товарищами вынужден был прятаться. Они схоронились в капустных буртах на лугах у Дона, там он застудил почки, болел и умер в 1920 году.


3. Мальчишки и школа

Слабо вспоминается, как пошел в первый класс. Помнятся только отдельные эпизоды. Как разбил чернильницу-непроливашку, ударив ее о мостовую, испачкав весь мешочек для чернильницы и свою одежду. Конечно, был большой скандал и нагоняй дома, поэтому и осталось в памяти, хотя меня никогда не били за шалости. Помню, что иногда в классе было очень холодно, чернила застывали, а чтобы не замерзли, мы по команде учительницы топали ногами и махали руками. Нам эти минуты очень нравились. В классе было много ребят и девчонок из детдома, впоследствии я узнал, что это были дети из партизанских краев Брянска и Орла. Некоторые из них были хулиганистые, например, однажды кто-то из них заложил в классную печь патрон, и он так шарахнул, что дверца печи слетела с петель. Из-за этого печь дня два не топилась, а мы не учились, этот случай тоже запомнился. Виновника так и не установили, все молчали по-партизански. Мы все были очень дружны, никаких драк даже и не замышляли, особенно были дружны детдомовцы, и если нам, родительским, как нас они называли, удавалось с кем-нибудь из них подружиться, то мы становились как бы своими. В школе было принято помогать слабым и отстающим. За каждым был закреплен, можно сказать, куратор, особенно за детдомовскими, т.к. они слабо учились. У меня тоже был «прицеп», как мы говорили. Эта помощь почти всегда переходила в дружбу и воспринималась правильно. Мой друг был Володька Рыжонков, по прозвищу Чита. Его так прозвали за то, что он мог, как обезьяна, залезть на любое дерево и даже по гладкой стене. Именно он показал мне «святая святых» этих ребят — потайную дорогу по разрушенной стене на разбитую колокольню монастыря. Дорога эта была в полной мере опасной, можно было сорваться с высоты, но итог этого путешествия был необыкновенным. Во-первых, наверху в оставшемся помещении у ребят была голубятня с очень красивыми птицами, во-вторых, с колокольни открывался прекрасный вид на весь город, Дон, леса и дальние окрестности. Можно было забраться и выше, но это было под силу только Чите.

Наш класс почти в полном составе дошел до выпускного 10 Б класса. Первая наша учительница Ольга Ильинична Пехтерева не оставляла нас, она постоянно интересовалась нашими делами, даже в старших классах. Встречая нас на улице или во дворе школы, разговаривала, интересуясь, кто как ведет себя и как учится. Мы все очень ее любили. Хорошо запомнил март 1953 года, когда Ольга Ильинична вошла в класс в черном платке, вся заплаканная, и сказала: «Дети, идите домой, уроков не будет, умер Сталин». Обычно объявления о том, что не будет уроков по тем или иным причинам, встречались на «ура»; на этот раз все было воспринято тихо и молча. По городу уже были развешаны портреты вождя в еловых ветках и черных лентах. Все встречавшиеся мне люди были сурово сосредоточенны. Дома мать была тоже в слезах, а брат и бабушка молчаливы, разговаривали почему-то все тихо. На другой день вместе с матерью и братом мы ходили на митинг. На площади было много народа. Трибуна с портретом Сталина была в еловых ветках и черных лентах, Красные знамена были тоже с лентами. Не помню, что говорили на трибуне, запомнилось одно: когда раздались гудки заводов и заиграл оркестр, все люди зарыдали. Плакали и большие и маленькие, слезы вытирать было нечем, варежки были замороженные, поэтому терли глаза красными от мороза руками.

Мы любили учиться. Были и любимые учителя. В частности, очень любили учительницу физкультуры, которая привила нам любовь к красоте движений.

Тогда все мальчишки были спортсменами, конечно в нашем, мальчишеском, понимании. Дон зимой становился катком, крутые и пологие лесистые холмы — прекрасными лыжными спусками. Авторитет мальчишки среди ребят, да и взрослых, немало зависел от того, как этот мальчишка плавал, нырял, катался на лыжах. Учительница физкультуры учила нас технике хождения на лыжах, работе на брусьях, кольцах, турнике. Учила акробатике и даже элементам гимнастики. Очень зажигательными были соревнования между классами, которые она устраивала во дворе и на спортгородке школы. Никто из ребят не хотел посрамить честь класса и показать слабость перед девчонками. Лично мне нравилось заниматься на брусьях и турнике. Снаряды эти были в спортивном зале. Часто я оставался в школе, дожидаясь мать, чтобы вместе идти домой, так как на нашей окраине лютовали уличные собаки, и мать боялась ходить одна, вдвоем было спокойней, тем более я всегда вооружался хорошей палкой. Дожидаясь мать в актовом зале, я до пота занимался на брусьях, стоявших у стенки зала, и турнике. Так отработал упражнения, что впоследствии был отобран учителем на городские соревнования по гимнастике.

Очень любили учительницу русского языка и литературы, она всегда очень увлекательно рассказывала материал, читала стихи, организовывала постановки пьес в школьном театре. Был и такой! Причем всегда этого ждали с большим интересом, т.к. знали, что готовится что-то интересное. Учителя и отобранные в артисты школьники репетировали при закрытых дверях. Тайна пьесы выдерживалась всеми. Учительница готовила и тематические вечера, посвященные творчеству Некрасова, Пушкина, Толстого.

Режиссером постановок была пожилая бабушка, работавшая в школьной библиотеке. Вся жизнь ее была окутана тайной. Говорили, что она была даже примой в одном из театров Воронежа, а до этого даже играла в Петербурге, и чуть ли не выпускница Смольного института. Она играла во всех постановках, причем очень здорово. Она всегда интересно одевалась, а в библиотеке нас всех называла господами и голубчиками. Кроме того она учила девчонок бальным танцам. После тематических вечеров в актовом зале были танцы. Играл школьный духовой оркестр, и вот эта бабушка всегда очень красиво танцевала с кем-нибудь из своих учениц.

В 5–7 классах классным руководителем был учитель математики и физики, участник Великой Отечественной войны Сергей Петрович Плотников, человек-гора, это был русский богатырь и добрейшей души человек. Он ходил в галифе и военной гимнастерке с колодками орденов (воевал в артиллерии). Он очень просто и интересно преподавал предметы, от него мы впервые услышали об учебнике русского математика Магницкого. Он был справедливо строг, его уважали и побаивались даже хулиганистые детдомовцы. На его уроках не шалили. Часто отклоняясь от темы, он рассказывал о войне, о боях и товарищах на фронте, вообще он учил нас жизни, различать добро и зло. Математику, геометрию и физику любили.

Мы, особенно мальчишки, недолюбливали немецкий язык и, конечно же, учительницу — Веру Леонидовну Чуль. Видимо, это был синдром войны, все немецкое нами воспринималось как вражеское. Особенно ненавистны были переводы статей учебника, надо было бежать с ребятами кататься на лыжах, а тут сиди со словарем, разбирай каждое слово. Выручали девчонки, которые давали нам уже переведенные тексты. Если мы не успевали их списать, то двойка была обеспечена. Правила мы не понимали и, конечно, не знали. Вообще с немецким языком получилось очень интересно: несколько лет изучал в школе, 3 года в училище, несколько курсов на истфаке в институте, 5 лет жил в Германии. Только там уже по необходимости стал самостоятельно учить язык, что позволило мне, в конце концов, легко объясняться с немцами.

Впервые я увидел живых немцев, наверное, в классе 5–6-м. С матерью ездил в Воронеж и там, внутри разбитых коробок домов, отгороженных от тротуара забором, копошились какие-то серые фигуры. Они разбирали завалы разбитого дома, мать сказала, что это пленные немцы работают, восстанавливают разрушенный ими город. Много позже, будучи приглашенным на празднование 25-летия общества советско-германской дружбы в город Рослау (ГДР), за одним столом встретился с немцем, который, как я понял, что-то понимает по-русски. На мой вопрос: «Откуда он знает язык?», он ответил почти чисто по-русски: «Три дня войны, пять лет плен!» В плену немец был в Воронеже, отстраивал разрушенный войной железнодорожный вокзал. Вот такой «земляк» встретился. Он был в гитлер-югенд, а в конце войны был отправлен в отряд фольксштурма под Зееловом. Ослепленного, оглушенного, наполовину засыпанного землей, его за шиворот вытащил из окопа большой усатый солдат. Дал пинком под зад и, показав рукой, сказал: «Там — плен». Этот немец потом объяснил, что всю жизнь помнит это и благодарен этому солдату и русским женщинам в Воронеже, которые приносили им вареную картошку.

В старших классах нашим классным руководителем был учитель истории Владимир Александрович Севастьянов, это был кумир всей школы, а не только нашего класса. Всегда подтянут, элегантно одет, само поведение, его глаза и лицо, манера говорить источали какое-то обаяние. Он был сыном А.В. Севастьянова, с которым ранее училась и работала в деревенской школе моя мать. Она же рассказала историю нашего классного руководителя. Будучи учеником 9 класса, он сбежал на фронт, окончил курсы командиров танков. В 1943 году под Курском горел в танке, у него было заметно обгорелое лицо, но не безобразное, после лечения прошел всю войну, имел много наград. Он запросто, но не панибратски, общался с нами, особенно с мальчишками. На праздники лазил, рискуя, вместе с нами на крышу школы развешивать флаги и прибивать плакаты; ездил в колхоз убирать картошку и кукурузу, работал наравне со всеми. Впоследствии, когда Севастьянов стал директором школы, то именно по его инициативе было построено новое здание школы. По его же инициативе в районе была создана Книга памяти о воинах района, не вернувшихся с войны. А в нашей школе, в которой во время войны располагался госпиталь, опять же по инициативе В.А. Севастьянова, был открыт памятник воинам, умершим от ран, он был возведен на окраине территории школы, в городском парке.

Кстати, наш классный руководитель никогда не рассказывал о войне и о себе, хотя все в школе знали его историю. Очень интересно преподавал свой предмет, наверное, именно поэтому я полюбил историю и, в конце концов, окончил истфак Рязанского пединститута, стал учителем истории.

Другой учитель, который повлиял на мою судьбу, был учителем военного дела и физкультуры уже в старших классах — Владимир Васильевич Решетов. Он был организатором военных игр, городских и школьных соревнований по лыжам, кроссам, слалому. Вместе с ним мы искали на наших буграх место, где можно было установить ворота для соревнования. Вместе оборудовали трассу и изучали приемы ее прохождения. Конечно, о слаломных лыжах мы только слышали, но даже не видели их, катались на обыкновенных, деревянных. Именно он предложил мне поступать в военное училище. Правда, в то время все мальчишки мечтали быть военными. Выше авторитета, чем офицер, в то время не было. Уже в 4-м классе я очень хотел учиться в Суворовском училище. В Воронеже такое училище было, и в Задонске появлялись мои ровесники, щеголявшие в военной форме. Мы, конечно, все им завидовали. Я приставал к матери, и она меня крепко охладила, мы пошли в больницу вроде как на медкомиссию, и там врач мне серьезно заявил, что по здоровью я не подхожу, надо заниматься больше физкультурой и т.д. И я занимался, т.к. мечты своей не бросил. Уже позже мать мне рассказала, что все это было инсценировкой. Старший брат учился в Свердловске, в школе МВД, и мать не хотела остаться без меня. Еще в 9-м классе я твердо решил поступать в военное училище, правда, пока не определился куда. В школе тогда было введено промтехобразование, нас учили слесарному, токарному, электротехническому и автомобильному делу. На уроках мы изготавливали детали, например, по лекалам из болванок делали плоскогубцы и собирали их, монтировали электрические цепи, водили автомобиль. Водить старенький ГАЗ-51 было большим удовольствием! Изучали и устройство, причем преподаватель рассказывал нам и о других машинах. Мы чувствовали себя настоящими автомобилистами. Видимо, поэтому из большого перечня училищ, предложенных в РВК, я выбрал военно-автомобильное училище. Сработало, наверное, чисто бытовое мнение, что кроме всего в этом училище я получу и чисто гражданскую специальность автомеханика.

О школе и учителях остались самые светлые, добрые воспоминания. Кроме глубоких знаний и практических навыков школа дала твердые убеждения в правде наших советских идей, привила любовь к Отечеству, к его древней героической истории. Наши учителя были энтузиасты и талантливые мастера своего благородного дела. Они были строги, но всегда справедливы, и я не помню ни одного случая, чтобы кто-то из учителей оскорбил или обидел словом ученика. Конечно, у каждого учителя были клички, присвоенные учениками, но они были незлые и неоскорбительные. Сейчас понимаю, это были люди советского времени, имевшие высочайшую ответственность за воспитание и обучение целого поколения молодых. Именно такие учителя воспитали молодогвардейцев и других героев Отечественной войны, Юрия Гагарина и энтузиастов послевоенного СССР. Мои родители были коммунистами — мать, работая после войны в школе, одновременно была секретарем школьной парторганизации. Отец, имея «бронь» по работе и по здоровью, ушел на фронт политбойцом добровольно. Мать рассказывала, что уже осенью 1941 года получила письмо от отца, написанное чужой рукой. В нем было написано, что ранен, но вроде уже легче и скоро ждет отправки в госпиталь в район города Брянска. Больше известий от отца не было. После войны мать, а затем и я, будучи офицером, писали в разные инстанции, но везде получали ответ: «Пропал без вести в октябре 1941 года». Далее констатировали, что госпиталей в районе г. Брянска тогда не было. Сколько помню себя, прозвище «безотцовщина» всегда висело на мне. Бабушка, если я сильно шалил, всегда обзывала меня этим словом. Я так привык к нему, что не обижался, знал, что бабушка добрая, любит меня, ругает не зло, а так, к слову. Она была великая труженица, весь дом был ней, она убирала, топила печи, готовила, причем была искусной мастерицей, могла из ничего приготовить что-нибудь вкусное. И все отдавала нам, детям. Есть хоте лось всегда, это я хорошо помню. Сладостей в нашем детстве было мало, сахар был роскошью. Чай пили вприкуску. Сахар щипцами кололи на маленькие кусочки и выдавали всем поровну. Мы с братом нашли способ удовлетворить свои желания. Находили спрятанные большие куски и от каждого осторожно откалывали щипцами кусочки, количество не менялось, и никто не замечал убыли. Помню, как однажды мать принесла две больших сахарных  свеклы, бабушка их порезала на дольки и запекла в русской печи, это был страшный деликатес. Помню голодное время, это, наверное, был 1948 год, у бабушки распухли ноги, и мы, чтобы пропитаться, как и многие, ходили с тяпками на поля у Дона, где в оттаявшей земле находили гнилую картошку. Бабушка умудрялась из этого делать котлетки, их называли «тошнотиками», но они были вполне съедобными.

Хотя в городе было всего две школы, районным отделом образования был создан так называемый Дом учителя. Это был не дом, а всего несколько комнат в старом двухэтажном доме. В одной была библиотека, другая была читальным залом и местом, где на Новый год ставили елку. В библиотеке мать брала книги для нас, а прочитав, я носил их сдавать. Это было довольно часто, и меня там уже знали, говоря: «Это Марии Ивановны Заниной сынок», мать знали и уважали в городе. Поэтому мне надо было «держать марку», а это иногда было проблемно. С ребятами я имел хорошие отношения и всегда участвовал во всех ребячьих делах, но надо было не светиться, это не всегда получалось, но меня никогда не продавали. Вообще на своем конце улицы Бебеля я был заводилой. Мы устраивали походы в лес, ночные рыбалки, походы за арбузами на бахчи. Хорошо запомнились из школьного детства только новогодние праздники. Во-первых, дома вместе с матерью мы делали игрушки на елку, а во-вторых, я ходил в Дом учителя на елку и там получал кулек подарков — конфеты, правда, шоколадных не было; орехи грецкие в фольге; пару мандаринок — все это было по тем временам очень здорово. Дома все делилось на всех поровну, хотя мне все равно доставалось больше всех.

В классах школы отношения между девчонками и мальчишками были дружественными, влюблялись, но эта влюбленность была для каждого тайной за семью печатями. Только на выпускном вечере можно было определить, кто кому симпатизировал, и то не всегда. Вечер был скромным, в школе, без застолий и выпивок, об этом тогда даже не могло быть речи. В 1959 году мы стали взрослыми, получив на руки аттестат о среднем образовании.


Мой класс и наша первая учительница Ольга Ильинична Пехтерева, в центре пионервожатая, во втором ряду я и мальчишка из детдома, крайний в верхнем ряду Вовка Рыжонков по прозвищу Чита. 1953 год.

Вся моя команда путешественников по Дону. Друзья детства: Костя Григорьев, Минька, Славка Перегудов, одноклассник и самый близкий друг по прозвищу Цыган. За компанию на фото попала жена моего брата Клавдия. 1957 год.

«Казанка» лучше, чем деревянная плоскодонка, с ребятами из Воронежа идем по большой «луке» Дона. Фото Кости Григорьева. 1957 год.

После школы иногда было время погулять по зимнему лесу с ружьем и верным другом Туманом, но надо было и воды домой принести из колодца. 1958 год.

9 Б — мой класс. Сидят слева направо М. Фалькович, Г. Анашкина, я, Н. Синютина, В. Стрельников и С. Кушелева; за головы нас с Г. Анашкиной держит Галя Саломатина, балуется. 1 мая 1958 год.

9 Д класс, сидит в центре моя мама, классный руководитель этого класса. Справа от нее завуч школы И.Д. Зобов, слева директор школы Панов. Четвертая справа в третьем ряду — моя тайная любовь Алла Поликарпова, 1958 год.

Моя мама по дороге в школу.


4. Мечты сбываются

Многие мои ровесники мечтали быть военными, потому что главными нашими героями были: Чапаев, Пархоменко, Котовский и другие военные герои советского кино. В 10 классе после изучения и прочтения «Войны и мира» Льва Толстого моим героем стал Андрей Болконский. Он был пример во всем, и я лютой ненавистью возненавидел Наташу Ростову, которая посмела изменить этому благородному человеку. Я все это каким-то образом примерял на себя, так как тоже был безумно влюблен в одну девчонку из другого класса, но так и не посмел с ней объясниться. После школы судьба нас раскидала по разным городам, мои объяснения в письмах к успеху не привели.

Мои документы были приняты в военкомате, и уже из областного военкомата в числе 21 конкурсантов отправился в город Орджоникидзе (Северо-Осетинская АССР), в автомобильное военное училище. Впервые я так далеко уезжал от дома. Нас приняли, накормили в столовой, строем привели в палаточный городок и разместили по 8 человек в палатке, на деревянных топчанах с матрацами, набитыми соломой. Снова была медкомиссия, а потом экзамены: физкультура, математика (письменно и устно), химия, русский язык (сочинение). Здесь я впервые увидел много ребят разных национальностей. Как потом узнал, это были: осетины, ингуши, чеченцы, армяне, грузины, они держались несколько обособленно, но приветливо. Бросалось в глаза их эмоциональное поведение, они очень резко и громко говорили, махали руками, а вечерами собирались в круг и под ударные звуки кружились в какой-то дикой, как казалось нам, пляске. Потом мы узнали, что это их национальный танец.

Нас еще не приняли в училище, а дисциплина была очень жесткая, многие не выдерживали, уходили. В город нас не пускали. Единственный выход за ворота был утром, когда мы ежедневно по группам бегали кросс 3 км, кстати, эта традиция оставалась весь первый курс. Здесь все было иное, небо ночью черное и все в звездах, частые дожди и высокая влажность. Утром, когда всходило солнце, сквозь туманные просветы вырисовывались далекие вершины гор, особенно выделялась верхушка горы Казбек, иногда как бы висевшая в воздухе. Вокруг училища на улице росли пирамидальные тополя и акации.

Экзамены я сдавал легко, правда, выше 4 баллов не ставили. Из 21 моих земляков зачислен был я один. Попал в 4-й взвод. Там были ребята не выше 170 см ростом. В училище было 2 батальона: 1, 2, 3-я роты, соответственно 1, 2, 3-й курсы 1-го батальона и 4, 5, 6-я роты — во 2-м, я был в 4-й роте. Командирами у нас были фронтовики — начальник училища генерал Плетнев, командир роты капитан Редько.

Капитан А.П. Редько строгий, подтянутый, с безукоризненной выправкой офицер. Он был примером для всех. Тогда мы и не знали, что прошел всю войну, был рядовым шофером, затем младшим командиром и уже после войны стал офицером.

Судьба его сложилась так, что, будучи уже генерал-лейтенантом, он руководил в Рязани военно-автомобильным высшим командным училищем. Рязань знает, что именно под его руководством автомобильное училище преобразовалось в отличное военно-учебное заведение, в нем был наведен образцовый порядок. Была создана отличная учебно-материальная база, построены новые учебные здания и жилые дома для преподавателей и сотрудников. На территории городка училища и вокруг него соблюдались чистота и порядок. Из стен училища выходили хорошо подготовленные военные специалисты. Рязань хранит об этом человеке благодарную память, на его могиле на Скорбященском кладбище всегда живые цветы.

Учиться было интересно, но трудновато. Трудность заключалась в жесткой дисциплине и соблюдении распорядка дня. Особенно тяжело было в первые дни, хотя, еще будучи абитуриентами, многие уже поняли, что быть военным непросто. Некоторые уходили, уходили по-разному: кто за самоволку, кто за постоянные опоздания в строй, кто за пререкания и грубость. О выпивках и речи не было. Порядок в расположении требовался идеальный, все заправлялось без единой складочки, одеяла на постели, шинели на вешалке. Строгие требования были к внешнему виду: прическа, отглаженное х/б, чистейшие сапоги, блестящие бляха и пуговицы. Весь порядок и чистота поддерживалась нами. Досаждала строевая подготовка, ежедневно выходили на плац для отработки строевых приемов, это же отрабатывалось и при всех построениях и передвижениях: на занятия, в столовую, в казарму. В движении тренировали разученную строевую песню, здесь было соревнование, кто лучше пройдет и споет. Ударить лицом в грязь перед 1-м батальоном было нельзя. Строевые приемы с оружием отрабатывались до автоматизма. Карабин СКС настолько «прилипал» к рукам, что мы его уже не чувствовали. Зубрили Воинские Уставы, ряд статей надо было знать наизусть: так, Устав гарнизонной и караульной службы, даже только что проснувшись, надо было доложить без запинки.

Ряд статей мы переиначивали на свой шутливый лад, так, например, статья о часовом из УГ и КС, звучала так: «Часовой есть труп, завернутый в тулуп, заинструктированный до слез и выброшенный на мороз». Это была, конечно, шутка, но мы знали, что каждое требование Уставов есть опыт наших отцов и дедов, написанный кровью. Службу несли в роте дневальными и дежурными, а также в различных караулах — часовыми и разводящими. Караулов было два: внутренний (в училище) и за городом. Самым трудным был пост в штабе, где под охраной было Знамя училища и секретная комната. Стоять смирно два часа у Знамени, особенно днем, было тяжело. Однако этот пост доверяли самым лучшим курсантам, это считалось почетной обязанностью. Караул № 2 был в 7–10 км от города в предгорье, там под охраной был склад ГСМ и склады военного имущества. Это был, видимо, еще караул, имевший строения дореволюционной постройки. Кругом были горы, а рядом овраг, заросший кустарником, за ним большой сад с удивительно сладкими и большими грушами. Сад охраняли объездчики на лошадях, и они иногда угощали нас грушами. Дело в том, что мы как бы охраняли сад с нашей стороны, и поэтому к нам отношение сторожей было хорошее. Молва об этом карауле была окутана страшными историями, говорили, что когда-то весь караул был вырезан, поэтому службу мы несли очень бдительно, ночью особенно, прислушивались к каждому шороху, каждый раз, заслышав шаги смены, вздыхали с облегчением — наконец-то смена. Этот караул проверял дежурный по училищу два раза в сутки, приезжая на дежурном ГАЗ-69. Поэтому на кирпичной стене караулки чем-то острым, и видимо очень давно, было нацарапано: «Курсант, будь бдителен, не прозевай машину!»

На кирпичных стенах складов и караульного помещения можно было прочитать обильную информацию о людях и времени. Это был старый караульный пост, тысячи людей прошли через него. На стенах осталась целая история во времени и географии. Даты стояли где-то с 1890 года. Караульная служба — это было очень серьезно, нам доверяли оружие с боеприпасами, и согласно Уставу мы имели право в особых случаях применять его на поражение.

В казарме наше личное оружие хранилось в деревянной пирамиде, закрытой на маленький замочек. По тревоге дежурный по роте открывал пирамиду, и мы разбирали свои карабины, о воровстве оружия я ни разу не слышал. Требования по уходу за оружием, саперной малой лопатой, противогазом были самые строгие. Не дай бог грязь найдет командир отделения — наказание будет незамедлительно. А уж если это при проверке обнаружат взводный или ротный — стыда будет на всю роту.

Во всей армейской жизни была масса нюансов, которые мы, пришедшие из школ, не могли знать. Мне повезло, мой сосед по тумбочке был курсант, который уже служил и имел звание ефрейтор, тогда даже таких званий просто так не давали. Махитарьянц Арменак Сергеевич — прошло столько лет, я до сих пор помню его — армянин, мастер спорта по борьбе, родился и вырос в г. Орджоникидзе. Он всячески помогал мне освоить премудрости службы: как быстро и хорошо обслужить противогаз после занятий; как лучше почистить карабин после стрельб; как на ночь заправить х/б, чтобы оно не мялось; как расческой сделать стрелки на брюках; как быстро и хорошо намотать портянки, чтоб не растереть ноги; как обращаться с командирами, чтобы стерпеть несправедливые выговоры от них; как быстро заснуть после отбоя. Таких «как» можно было написать тысячу. Он был на два года старше, но очень благожелателен и корректен. Несколько раз, будучи вместе в увольнении, я был у него дома, его родители были такие же гостеприимные и доброжелательные.

Командиры: капитан Елистратов, замкомвзвода старший сержант Решетняк были уважаемы и любимы за доброту со строгостью, вежливость и чуткое отношение к каждому. Во взводе была атмосфера дружбы и взаимопомощи. Я лично старался помогать Арменаку в учебе, так как он, придя в училище после армии, отставал по ряду предметов. По специальным предметам мы изучали устройство и обслуживание автомобилей ГАЗ-63 и ЗИС-151, это тогда были основные полноприводные военные автомобили, изучали также гусеничный тягач АТЛ.

По общевойсковым предметам изучали Уставы, в том числе Боевой Устав пехоты, тактику, топографию, оружие массового поражения, азы автотракторной службы, историю военного искусства и автомобильных войск. Очень высокие требования были по физической подготовке, мало того, что мы каждое утро бежали кросс 3 км, были еще зачеты на время по бегу на 100 метров и кроссу на 3 км, на гимнастике требовали 10 раз подтянуться на турнике и 5 раз сделать подъем переворотом. Кто этого не выполнял, в личное время каждый вечер занимался на турнике под присмотром командира отделения.

Северо-Осетинская филармония вела культурное шефство над училищем, поэтому мы часто туда ходили на концерты, приобщаясь к культуре народов Кавказа. В увольнение ходили по 2 человека, и не потому, что в городе было плохое отношение к курсантам, отношения были нормальные, просто так было заведено. Ходили в кино, ездили купаться в бассейны, плата с курсантов была в 2 раза меньше, чем с остальных. Гуляли в парке имени Коста Хетагурова (очень красивое место), прямо на берегу Терека. На аттракционах было чем занять время, кстати, билеты для нас были тоже дешевле. Таков был досуг. На местных девушек наши парни не смотрели, так как были предупреждены, что этого делать не надо. В субботу и воскресенье на открытой площадке крутили кино, темнело очень рано, поэтому к отбою успевали посмотреть иногда даже 2 серии.

Очень скучал по дому, часто писал письма матери и брату. Многие ребята переписывались с девушками, хвалились присланными им фотографиями. Мне писать было некому, моя любовь уехала, и я не знал ее адреса, да и писать как-то было ни к чему, так как особых объяснений у меня с ней не было. Где-то зимой в письме матери упоминалось о моих одноклассниках, в этом же письме был адрес этой девушки. Видно, для матери не было моих секретов, она знала и понимала все. Началась переписка, это было чисто юношеское общение, ничего серьезного в нем не могло быть. Она писала, что не смогла сразу поступить в университет в Воронеже, уехала в другой город и там работает на стройке. Готовится к поступлению в 1960 году. Я писал о своей учебе, трудностях и успехах. Я считал, раз она мне пишет, значит, все нормально, а раз получает мои письма, должна все понять.

Моя учеба продолжалась. Зимой были каникулы, и я 10 дней был дома, гонял на лыжах. Встречался с товарищами, щеголял в форме, даже был в школе на вечере. После каникул нас ждали серьезные испытания. Для сдачи норм ВСК необходим был лыжный кросс 10 км, снега не было, и это приказом командующего СКВО генерала И. Плиева заменялось альпинистской подготовкой с восхождением на вершину в 1000 м зимой и марш-броском на 12 км. С нами провели занятия по альпинизму, а традиционные ежедневные кроссы на 3 км стали бегать с полной выкладкой: карабин, лопата, противогаз, вещмешок с котелком и флягой, подсумки на ремне для обойм и гранат. Где-то ближе к весне, погрузившись в машины, мы приехали к подножию горы Манчичкорт, летом она не считалась классом трудности, а со снегом на склонах в это время года проходила по 3 классу. Восхождение началось часов в 8 утра, еще было темно. Две роты первого курса растянулись в колонну по одному на 2–3 км. Шли каким-то зигзагом, колонну вел тот самый офицер, который проводил занятия, рассказывал, как пользоваться альпенштоком, правильно одевать штормовку и когти на сапоги. Часа в 3 были на вершине, это была довольно большая, почти плоская поляна со сложенным посреди каменным туром. Там съели свой сухой паек, прослушали наставления по безопасности во время спуска и пошли вниз. Спускаться оказалось труднее, ноги постоянно скользили, и приходилось приземляться на «пятую точку». Вспотевшие при подъеме все промерзли при спуске, видимо, именно здесь я прихватил гайморит, который мучает до сих пор. Приехали уже ночью, всех выгрузили у столовой и напоили горячим чаем с белыми сухарями, мы согрелись.

Через неделю был марш-бросок вдоль Военно-Грузинской дороги, там, где водили автомобили. Это было испытание! Домой везли в автобусе, всех укачало и многих рвало, отхаживали нас у санчасти нашатырем и глюкозой. Наш 4-й взвод уложился в норматив и был лучшим по времени. После сдачи остальных нормативов мы получили значки ВСК и «альпинист 2 ступени». Так что на гимнастерках, кроме комсомольского, появились другие знаки воинской доблести, все очень гордились этим.

К концу весны пошли слухи, что училище расформируют. Слухи подтверждались реальными делами в армии. По решению Н. Хрущёва шло сокращение ВС СССР. Мы сдали экзамены за 1-й курс, я стал отличником и получил значок «Отличник Советской Армии», это была моя первая награда. Училище начали растаскивать, нас привлекали на погрузку имущества со складов 2-го караула, вот тогда увидели, что мы там охраняли. Склады были забиты стеллажами с шинелями, сапогами, валенками, седлами и хомутами, лежали тюки брезента, палаток и прочего имущества. Были упаковки пилоток и гимнастерок еще военного образца, были офицерские гимнастерки-габардинки, шик моды курсантов. С разрешения старшин, командовавших на складах, мы запаслись ими. В углу была гора буржуек с трубами, мы замучились их грузить. Сейчас я понимаю, что это был неприкосновенный запас, на случай развертывания войск при угрозе войны. 1941 год научил!

Скоро официально объявили, что две роты, перешедшие на 3-й курс, уезжают доучиваться в другие училища, а нас, второкурсников, отправляют домой, увольняют в запас с военным билетом и записью в нем «сержант, командир отделения». Те, кто пришел из армии, и те, чьи родители были офицерами, тоже отправлялись учиться дальше. Из подлежащих увольнению отобралась группа в 17 человек, не желавших уезжать домой. Долго и больно велись пересуды, переговоры, и в конце концов мы договорились идти к начальнику училища генералу Плетневу, заявить о своем несогласии и желании учиться дальше.

Как и где все решалось, я не знаю, но мы были оставлены в училище и еще целый месяц трудились на разгрузке складов и несении караульной службы. Нам выделили комнату, которая запиралась, в деревянном ящике хранились под замком карабины, патроны для караульной службы и увольнительные записки. Ключи от двери и оружия были у назначенного нами курсанта, которому мы на погонах нарисовали лычки, это был местный парень Дзусов Заурбек, впоследствии он был командиром отделения в нашем взводе, но уже в Рязани.

Вот так нам доверяли, и ни у кого даже в мыслях не было завладеть оружием, уйти в самоволку и тому подобное. Ответственность и самодисциплина были на высочайшем уровне. Командовал, если можно так выразиться, нами капитан, которого мы видели один раз в сутки и то на разводе караула. Мы сами инструктировались, сами строились и шли на развод, сами себе забирали в столовой сухой паек. Друг другу сдавали караул, нас как раз хватало на две смены. Дзусов оставался в комнате, получал и отвозил нам на дежурной машине завтрак и обед. Сами себя отпускали в увольнение, и никто никогда не опоздал, не нахулиганил, не напился. В рабочие дни, свободные от караула, работали на складах, продолжая их разгрузку.

В середине августа нас вызвали в штаб и вручили проездные документы, отпускные билеты и предписание по окончании отпуска явиться в Рязанское автомобильное училище. Перед отъездом домой договорились собраться в один день на вокзале Рязани и всем вместе прибыть в училище. Так было и сделано. В Рязани…

Был конец сентября, занятия в училище шли уже три недели. Нас всех вместе, это было наше неотступное желание, определили в 3-й батальон полковника Овсянникова, в 9-ю роту майора Вьюнова. И стали мы 4-м взводом этой роты 2-го курса. Командиром взвода пришел к нам капитан В.А. Иванов. Сержанты уже были свои, правда, моим командиром стал рязанец, младший сержант С.С. Старостин. Он пришел из Ульяновского танкового училища. В памяти осталось одно событие, в котором пришлось участвовать. Мы только начали учиться, 24–25 числа, когда нас привлекли на оцепление в день похорон 1-го секретаря обкома партии А.Н. Ларионова. С раннего утра и до вечера мы стояли сначала у сквера, потом уже на улице города. Народа было очень много, процессия растянулась на несколько километров. Слышались разные разговоры, одни как-то лениво поругивали его, другие говорили, что именно он вытащил город из грязи. Здесь я впервые услышал нелестные выражения в адрес Н. Хрущёва, некоторые прямо говорили, что смерть Ларионова на его совести. Было очень холодно, и нам местные девчонки и женщины приносили горячие пирожки и булки. Люди все шли и шли, конца процессии не было видно. Вот с такого мероприятия началось наше знакомство с Рязанью.

Рязанские правила в учебе, распорядке и дисциплине нам показались более мягкими. В Орджоникидзе все было гораздо строже, поэтому наш взвод уже на первых порах показал отличную выучку и сплоченность. На училищных соревнованиях по военному многоборью взвод занял первое место на 2-м курсе, это было неожиданностью для всех. Сказывалась кавказская выучка, сплоченность и большое желание не ударить в грязь лицом на новом месте. Мы успешно догнали пропущенное и довольно хорошо учились. Трое окончили училище с красным дипломом, в том числе и я, все были занесены в Книгу почета. Учиться было интересно и легко, тем более, получив отбой у любимой девушки в письме из Воронежа, я дал себе слово, что она еще пожалеет, и все свои силы и время отдавал учебе. У меня никого не было в Рязани, и в увольнения я ходил только для сохранения очереди во взводе на получение увольнительных. Посещал кино, музеи, театры, кремль, смотрел на разлив Оки.

В декабре 1961 года у меня произошло важное событие в жизни, определившее всю мою дальнейшую жизненную позицию. После определенной подготовки я был принят кандидатом в члены КПСС. Я с гордостью об этом сообщил матери и получил от нее сердечные поздравления. Для меня вступление в партию было знаковым событием, так как я знал, что мои родители оба были членами партии. Кандидатские карточки вручил в парткоме училища секретарь парткома полковник П.С. Смага.

В январе наш батальон участвовал в тактических учениях МВО, мы обозначали оборону где-то под Тулой в снежном поле, ночевали в палатках, поставленных в глубокой балке от ветра, а на высоте из снега делали опорный пункт обороны и ждали наступления. Тогда я впервые увидел, как идут в атаку танки, а следом за ними измученная пехота с потемневшими от мороза и дыма лицами, с жидким «ура» и стрельбой холостыми патронами. Нас командиры собрали в группы, танки и пехота прошли мимо. Это отрабатывала бой в наступлении Таманская дивизия.

На 2-м курсе была войсковая практика, я с товарищами попал в обато авиационного полка под Владимиром, в поселок Сокол. Весь поселок состоял из аэродрома и военного городка с домами для офицеров и сверхсрочников. Невдалеке были деревни и поселок Оргтруд с камвольной фабрикой, куда солдаты бегали почти каждую ночь в самоволки к девчонкам. Здесь я впервые узнал, какая она, воинская жизнь, и как достигается боевая готовность, чего она стоит. Жили мы в казарме вместе с солдатами, питались в технической столовой, кормили нас женщины очень здорово. Стажировка прошла успешно, нам написали хорошие отзывы. Дело шло к завершению учебы, и на 3-м курсе наши преподаватели все чаще на занятиях делали «лирические» отступления от темы урока, разговор шел о будущей службе, о необходимости заведения семьи и выборе для этого спутницы жизни. С нами уже разговаривали как с равными.

Рязанское училище оборудованием классов, территорией, количеством курсантов и преподавателей заметно отличалось от Орджоникидзевского. Каждое утро огромный плац заполнялся взводными колоннами, проводился развод на занятия. Мимо трибуны, под оркестр, проходили 10 рот по 120 курсантов каждая. На территории стояли в ряд 4 длинных двухэтажных здания из старого красного кирпича, три из них занимали курсанты, в одном размещался учебный корпус. В стороне — штаб, клуб, санчасть и магазин. На территории были оборудованный сквер с памятником К.Е. Ворошилову, стадион, спортгородок, тир. Рядом с училищем — автомобильный парк, чуть в стороне автодром и тактическое поле. Кроме всего этого училище располагало летним лагерем в районе поселка Сельцы, там было стрельбище и автодром, где отрабатывалось вождение по бездорожью. Учебная база первоклассная, в классах электрифицированные стенды, действующие макеты реальной техники. Высока была методика практического обучения, мы реально обслуживали автомобили и тягачи, ремонтировали двигатели, коробки передач, другое оборудование. Нас учили сварке, кузнечному, слесарному и токарному делу.

Ранней весной в Сельцах, у колхозного стана, разворачивали ПАРМ-3 и ремонтировали трактора, сеялки, плуги, автомобили и комбайны. Руководили ремонтом преподаватели, инструктора-сверхсрочники, проверяли колхозные механики. Особых замечаний по качеству не помню. Все делалось на совесть. После мы узнали, что колхоз расплачивался с училищем урожаем картофеля и других овощей, все шло в столовую. Учили нас добротно, давая много практических навыков, поэтому, придя в войска, мы не боялись черновой работы с техникой.

Подошло время подготовки к выпускным экзаменам, и тут на одном из вечеров, устраиваемых по очереди каждой выпускной ротой, я случайно познакомился с девушкой. Наша 9-я рота проводила этот вечер, и мне как не имевшему никого из знакомых, а стало быть, и приглашенных на этот вечер, поручили быть на воротах, т.е. стоять на страже и не пускать курсантов из других рот. Пришли курсанты из 7-й роты и привели двух девчонок, мы, конечно, ребят не пустили, а девушек пригласили пройти в клуб. Они потом подошли к нам, ко мне и моему напарнику, сказали, что ребят наших не пустили, так развлекайте нас сами. Так я познакомился с одной из них, и это знакомство затянулось надолго. Правда, это знакомство мне не мешало готовиться к экзаменам и сдавать их, девушка оказалась понятливой, не мешала мне заниматься.

Экзамены сдал все на «отлично», сейчас даже трудно вспомнить какие-то моменты, хотя волнений было много. Запомнилось одно — сдача тактики и автотракторной службы. Кроме теории, в поле сдавали практику: постановка задачи на марш; отдача боевого приказа на наступление, оборону; рытье окопа для стрельбы лежа, с колена, стоя. Все это проводилось на местности с помощью карты и по ориентирам. Запомнилось потому, что мозоли от малой саперной лопаты после рытья окопа для стрельбы с колена не проходили целую неделю. Так что команду «Окопаться!» я представляю реально очень хорошо. По программе АТС мы должны были пройти 500-километровый марш, но его решили провести после сдачи госэкзаменов. Каждому взводу определили автомобиль, в кузове которого мы все размещались, а в кабине за рулем по очереди ехал каждый из нас. Старшим в кабине был командир взвода, а все в кузове имели планшеты с картами и «тянули» маршрут, каждую минуту в готовности поставить точку на карте и показать ориентиры на местности. Не всегда это получалось, но нас это уже не волновало, так как мы знали, что приказ на присвоение званий ушел в Москву и без 5 минут мы все лейтенанты.

Маршрут пятисотки был традиционен, каждый год заезжали в подшефный детский дом и заготавливали детям на зиму дрова, пилили, кололи, складывали поленницу. Затем заезжали в Ясную Поляну, в усадьбу Л.Н. Толстого, там проводилась экскурсия, а затем мы убирали парк. Маршрут марша проходил по проселочным дорогам, полям, просекам лесов и нигде по автотрассе. Катались мы долго, приказ не был подписан Малиновским, так как он был на Севере, награждал экипаж подводников, прошедших подо льдами Северного полюса. Как только по радио начальник получил известие, что приказ подписан, мы качнули начальника, и уже со штатными водителями колонна быстро пошла в Рязань. Наши командиры были большими психологами: специально 500-километровый марш был сдвинут во времени, и мы были заняты вне Рязани, так как удержать нас в казармах после сдачи экзаменов было невозможно. Чтобы не было эксцессов, нас и убрали из города. Началось переодевание, мы сдавали курсантскую форму и получали сшитую в ателье офицерскую.

Настал день выпуска. На плацу построено все училище, торжественно проносят Знамя, на главной трибуне начальник ЦАВТУ МО СССР, руководство училища, на гостевых трибунах родители курсантов и гости. Каждый из нас выходил, получал диплом, значок, прощался со Знаменем. Начался отъезд. На выходе «дежурили» девушки, которым бравые курсанты клялись в любви и много обещали, но по выпуску все забыли. Меня и еще ряд курсантов обязали после отпуска прибыть в училище для получения документов и отправки нас за границу. Мне еще до сдачи госэкзаменов командир взвода сообщил, что я по выпуску поеду служить в ЮГВ. Нашу группу собрали, отвезли в Москву и там нашу команду посадили в поезд до станции Чоп. Мы ехали в Венгрию. На Киевском вокзале меня провожала моя знакомая, договор у нас был такой, что все проблемы будут решаться после года моей службы. Впереди была новая, интересная и совсем не знакомая жизнь. Курсантская эйфория закончилась, начиналась совсем другая «романтика».


Мы приняли военную присягу на верность народу и партии 27.07.1959 года. Город Орджоникидзе, 2-е Военно-автомобильное училище, наш взвод.

Город Орджоникидзе, 2-е ВАУ, 1-й курс, душа компании. Все мои друзья: справа Махитарьянц Арменак, слева Коля Чвилев из Воронежа. 1960 год.

После окончания 1-го курса, разгона Хрущёвым училища в Оржоникидзе. Первый приезд домой в отпуск. Фото на память со школьным другом Славкой Перегудовым (Цыганом). Лето 1960 года.

Лето, отпуск, имитация стрельбы. Казенный лес. 1960 год.

На практическом вождении тяжелого тягача АТТ. Рязань, 1961 год.

Наряд по роте. Инструктаж командира роты майора Б.Г. Вьюнова, 2-й курс, 1961 год.

Наработался в ЛТО. Рязань, осень 1961 года.

На учениях под Тулой, хоть и были в обороне, но почем фунт лиха узнали по полной программе. 2-й курс, 1961 год.

500-километровый марш, последний обед. Приказ уже подписан, через 20–30 мин. колона пойдет в Рязань. На фото: справа Женька Биленко, В. Богданов, я и Коля Чвилев, все воронежцы. Сентябрь 1962 года.

Сегодня еще бравые курсанты, завтра — новая форма лейтенантов. Фото на память с другом Е. Биленко на плацу, по которому протопали сотни километров.


5. Видел, друзья, я Дунай голубой

Еще будучи в отпуске дома, я все, что можно, прочитал о Венгрии и поэтому в поезде рассказывал ребятам о своих знаниях. Чоп оказался маленьким обычным городком. Что привлекало в нем — так это здание вокзала и привокзальная площадь. Без проблем прошли таможенный досмотр. На перроне уже стояли венгерские вагоны. В поезде нас сначала посчитали наши пограничники, а потом венгерские. Поезд пошел к границе. На мосту через реку Тису с правой стороны была видна граница Чехословакии, и туда шла другая железнодорожная колея. Бросили в реку монетки, так делали соседи по вагону, объяснив: «Чтобы назад домой вернуться». Было интересно, территория Венгрии ничем не отличалась от нашей, разве что автомобили и надписи на полустанках были другие, да железнодорожные рабочие все были в довольно строгой форме. На станции г. Дебрецен нас встретили и, посадив в автобус, отвезли на сборный пункт. Там покормили и после краткого инструктажа повезли в Будапешт.

В штабе Южной группы войск мы и другая группа прибывших лейтенантов встречались с командующим ЮГВ генералом армии П.И. Батовым. В беседе он почему-то отдельно подчеркнул хорошую подготовку офицеров нашего училища. В отделе кадров каждый из нас получил назначение в воинские части. Я попал в 20-й понтонно-мостовой полк, стоявший в г. Дунауйварош (в переводе на русский — новый город на Дунае). Полк был единственным в своем роде на всю группу войск и служил на постройке моста через Дунай или организации десантной переправы на понтонах. Так как ширина реки Дунай в своем среднем течении составляет от 1000 до 1250 м, 20-й ПМП был двойного штата и состоял из трех батальонов, двух мостостроительных рот, отдельных взводов. По численности полк был большой, командиром был полковник И.Е. Нагорный. Это был высокий, богатырского сложения человек, весь его парадный китель был в орденах и медалях. Его любили за обходительность и уважение к солдатам и офицерам, между собой мы звали его Батя. Меня распределили в 6-ю роту на должность командира паркового взвода. Командиром роты был капитан С.А. Швындиков. Когда представил меня взводу, увидел и обомлел — это была целая рота. Со мной во взводе было 49 человек, вся автомобильная и прочая плавающая техника роты. Катера БМК-150, плавающие автомобили БАВ и МАВ, этой техники я никогда не видел. Поэтому пришлось все изучать на ходу. БАВ — большой плавающий автомобиль, на плаву он брал на борт ЗИС-151, или гаубицу, МАВ — малый плавающий автомобиль, брал на борт 5 человек с оружием, использовался для разведки. Оба автомобиля были скопированы с американских «джемси», но собраны уже на базе ЗИС-151 и ГАЗ-69. Буксирно-моторные катера БМК-150 с двигателем от ЗИС-150. Особенности устройства и эксплуатации изучал самостоятельно. Личный состав взвода был разный, были с 4-классным образованием, окончивших десятилетку было мало.

Сержантский состав был хорошо подготовленный, мой заместитель сержант Упиров был членом партии, толковым и очень надежным помощником. Дисциплина была на высоте, за все время не помню случаев грубых нарушений. Солдаты очень стремились к знаниям, на занятиях по автомобильной подготовке они просто забрасывали меня вопросами, особенно по устройству дизельных двигателей. Это им надо было знать, чтобы получить 2-й класс водителя. Отличной была физическая подготовленность, особенно у солдат 3-го года службы. Неуставных отношений не было и в помине.

«Старики», как они себя называли, главной задачей считали подготовить себе хорошую замену из молодых, эта подготовка носила вполне дружелюбный, нормальный характер. Более серьезно готовились и отбирались водители на катера и плавающие машины. Из личного состава только я и заместитель не имели закрепленной техники, но очень часто приходилось и мне, и ему садиться за руль, так как невыход даже одного автомобиля означал отсутствие целого комплекта в ротном звене, что нарушало общий расчет длины моста. Комплект парка ТПП назывался «тяжелый понтонный парк», он и вправду был тяжелый. Верхнее строение состояло из поворотного турникета со стальными пожилинами, каждая почти 100 кг, и щитов для настила, весом по 200 кг каждый. Поэтому понтонеров отбирали из больших и сильных ребят.

Первые занятия на берегу Дуная меня удивили быстрой и слаженной работой и водителей, и понтонеров, все бегом и по команде. Мои автомобили из колонны разворачивались веером и задним ходом на большом газу шли к урезу воды. По команде командира отделения на самом краю берега водитель резко тормозил, и понтон по роликам скатывался в воду, его за чалку удерживали уже на воде понтонеры. Из понтонов и полупонтонов, используя верхнее строение турникета, собирался блок. Из нескольких блоков получали взводное звено, из них по команде ротного собирали ротный участок моста, соединяли все вдоль берега. Из ротных звеньев собирался мост. Эти звенья катерами заводились в ось моста. По тому, как это делалось, оценивалось мастерство офицеров роты. Командир 6-й роты капитан Швындиков был виртуозом этого очень сложного дела, даже при большом волнении и ветре он заводил свое звено, управляя катерами, с первого раза и всегда точно, оставалось только соединить свои звенья с другими стрингерными болтами.

На одном из учений в 1963 году полк наводил мост через Дунай в районе г. Дунафёльдвар, где ширина реки была более 1000 метров. Танки пошли по мосту, через 45 минут с момента начала сборки. При форсировании присутствовал министр обороны СССР Маршал Советского Союза А.А. Гречко.

За отличную работу командир полка полковник И.Е. Нагорный, докладывавший министру прямо на мосту, получил наручные часы.

Моя задача состояла в том, чтобы все машины пришли к реке, к месту разгрузки: вовремя все сбросить на воду, в том числе катера, и на одном из них находиться ниже ротного звена, на спасательной службе, в готовности поддержать звено при прохождении техники при ослаблении якорных канатов, а также спасти человека, упавшего с моста. Кроме этого надо было обеспечить доставку горячей пищи мостовой команде. Всю картину переправы, работу понтонеров и войск описать невозможно. Это надо видеть, а лучше участвовать.

Несколько раз я получал задачу: еще до выхода в район учений обеспечить дежурство на брандвахте. Для этого мне в штабе вручали карту с обозначением установки места брандвахты, талоны задержки судов, карточку радиопереговоров. Дело в том, что Дунай — судоходная артерия всей Европы, по нему шли грузы из разных стран, в том числе из СССР. Когда наводился мост, появлялась необходимость предупреждать и останавливать суда. Особенно было опасно тому, кто шел сверху, т.к. надо было разворачивать баржи носом на течение, а это уже был сложный маневр для судна, и делать такой разворот надо было в месте реки, позволяющем это сделать. Такое место выбиралось по лоции реки еще в штабе. Мне оставалось прибыть на место, разбить по берегам линии якорной стоянки и разворота. При появлении каравана заранее выйти навстречу на катере, дать отмашку «Стой!». Подняться на борт, представиться и вручить капитану талон задержки, отметив в нем время остановки. Доложить по радио коменданту переправы принадлежность судна и время остановки. Было здорово, когда это были наши суда: тебя встретят, угостят кофе с коньяком и включат по громкой трансляции Москву или русские песни. Иногда держали долго, а иногда выводили звено, обозначали проход и судно пропускали. На начало движения я получал по радио команду, на моем корешке делалась отметка капитана о времени. За простои судов МО СССР расплачивалось валютой. Стоять на брандвахте приходилось иногда несколько суток, надо было организовывать место для ночлега людей и очага для приготовления пищи.

Мне хорошо пригодился опыт походов на рыбалку в ночь, когда на берегу Дона мы делали себе ночные стоянки. В катере всегда была сетка, а заместитель на учения всегда припасал ведро картошки. Поэтому была рыба, была уха. Со мной было три солдата: механик, наблюдатель, радист. Их надо было кормить и самому есть. Службы на брандвахтах остались светлым пятном в памяти. Вечерний, ночной Дунай, туманная дымка на рассвете, прорезаемая первым лучом солнца. Вот тогда-то я и видел Дунай голубой. Конечно, была высочайшая ответственность за службу на брандвахте, да и марку надо было держать высоко, особенно при встрече туристических пароходов. Нас всегда фотографировали, и куда эти фотографии шли — одному богу известно. Вся Европа плавала по Дунаю.

В сентябре 1962 г. полк подняли по тревоге, всем выдали боеприпасы, каски, секретные противогазы (были такие). Понтонные взвода вечером и ночью загружали склады ВВ и мин на машины. Автомобили с блоками сразу ушли в запасный район. Все закрыли маскировочными сетями, через несколько часов в район прибыла пехота на БТРах и расположилась по периметру. Выходить за периметр и покидать район расположения строго запрещалось. Мы не понимали, что происходит. Только ночью, когда командир роты, вернувшись с совещания, доложил нам о Карибском кризисе после постановки задач и доведения обстановки, до нас дошла серьезность обстановки. Пробыли в районе до середины октября. Вот только после такого события мы поняли, что значит быть на переднем крае социалистического лагеря.

В декабре 1962 года меня приняли в члены КПСС, партком полка утвердил решение первички, затем на заседании партийной комиссии при политическом отделе спецчастей ЮГВ были утверждены решения первички и парткома. Там же мне выдали партийный билет. Так декабрь стал для меня знаковым месяцем — день рождения и месяц, когда я стал коммунистом.

Летом 1963 года в Югославии землетрясением был разрушен г. Скопье, потребовалась помощь. Для этого были привлечены инженерные части группы. Всех собрали в г. Сольнок, там вся отобранная техника и люди загрузились в эшелон и тронулись в путь. Еще в полку у офицеров забрали все документы, а выдали наши загранпаспорта. Только в поезде мы узнали, куда и зачем едем. Сутки нас тащили по Венгрии, под утро следующего дня оказались у границы Югославии, проверки практически не было. Эшелон дальше шел очень медленно, на каждой остановке вагон осаждали люди, перечисляя все европейские нации, хотели знать, кто мы. Убедившись, что мы русские, очень приветливо обращались, несли дыни, арбузы, фрукты. Общение было легким, они понимали нас, мы их. Бросалась в глаза какая-то общая бедность, проявлявшаяся и в одежде, и строениях, мимо которых ехали. В речной долине, невдалеке от города, разбили палаточный лагерь. После разведывательной поездки в город нам довели обстановку и задачу, было создано несколько групп для разборки развалин и заготовки леса в горах. Позже создана команда по распиловке леса и оборудованию сборных домиков. Увиденное в городе поразило: все было разрушено, улицы завалены, чтобы проехать, надо было маневрировать, а то и расчищать проход. Гостиница «Македония», 8-этажное здание из стекла и бетона, превратилась в кучу мусора. Большое число жертв, так как подземный толчок пришелся на раннее утро, когда все спали. Дома в большинстве старые, каменные и панельные, в 2–3 этажа. Первые рассыпались, вторые просто сложились, как карточные домики. Жуткая картина: перекрытия рухнули, стены стоят, на них висят ковры, фотографии. Такое впечатление, что великан играл в игрушечные домики: стены построил, а пол и потолок забыл. Все лестничные марши были нарушены, дома восстановлению не подлежали, их надо было доламывать и вывозить.

Это была трудная и опасная работа. Руками затаскивался трос, через проемы закреплялся. Внизу стоял БАТ, его лебедка натягивала трос и ломала стену. Все дробилось и грузилось в самосвал, все делалось вручную. Особенно тяжело дробились бетонные плиты. Тогда наши офицеры предложили использовать накладные тротиловые заряды. Работа вместе с подрывниками пошла веселее.

Первый взрыв на моем объекте перепугал насмерть работавших невдалеке американцев. Минут через 10 после взрыва от них прибежали два офицера с испуганными лицами и стали спрашивать, что произошло. Когда поняли, стали вертеть пальцем у виска и говорить, что мы это умно придумали. Потом они и другие стали использовать тротил. В домах оставалось много ценных вещей, и югославы часов в 12 дня пригоняли к объекту грузовичок с железным ящиком в кузове. В него мы собирали матрацы, постельное белье, посуду, а в ящик, по моему усмотрению, ценные вещи: украшения из золота и серебра, попадалось даже оружие. В этой же машине привозили минеральную воду и бутерброды в пакетах. К вечеру югославы забирали машину со всеми вещами, никто ничего не спрашивал и не проверял.

Нас тоже не проверяли, но каждое утро в лагере проверяли все палатки. Мы ходили по лагерю дежурными и тоже участвовали в этом деле вместе с особистами. Ни разу ничего серьезного найдено не было. Все были строго предупреждены о недопустимости мародерства. Надо отдать должное нашим людям, никто ни на что не позарился. Только по утрам в лагере горели костры, это сжигали журналы с фото голых девиц, которые бойцы привозили из города. Если это сохранялось, то такими картинками обклеивались дембельские чемоданы. Сразу после землетрясения в Скопье ринулась вся шпана из соседних стран и городов. И хотя в городе был пропускной режим, становилось опасно, иногда стреляли. Нам выдали оружие и проинструктировали о случаях его применения. Югославская милиция патрулировала город два раза в день, приезжала к нам.

Интересны были для нас цены в магазинах: алюминиевая кастрюля стоила 30–50 тысяч динаров, крышка для нее 10 тысяч, бутылка водки 1 тысячу, меховые кожаные перчатки 3–4 тысячи, куртка 5–6 тысяч, утюг электрический до 100 тысяч. Я, как командир взвода, получил 175 тысяч динаров, наполнивших офицерскую сумку доверху, что было с ними делать, мы не знали. Многие приобрели себе разные кожаные изделия — кожа была здесь удивительно дешевой. Купленные там меховые сапоги и перчатки служили мне очень долго.

Дисциплина в лагере и на работах была железная. Командиром батальона, или советской воинской части, был мой командир полка подполковник В.Р. Шидловский, замполитом — майор Пушкарев. Они проводили большую работу с солдатами и офицерами, заботились, о материально-бытовом и культурном обеспечении. В столовой прилично кормили, а вечерами часто показывали советские кинофильмы. Организовывались встречи с руководством города и республики Македония. Приезжали в лагерь чешские, венгерские и офицеры ГДР, участвующие в оказании помощи. Меня вскоре заменили.

По прибытии в полк услышал разговоры, что на базе батальона создается новая часть с новейшей инженерной плавающей техникой. Кто и когда туда пойдет, было неизвестно. Осенью вернувшийся из Югославии комбат занялся подбором людей. Меня тоже вызвали на беседу. На вопрос: «Согласен идти в новую часть?», я ответил, что не знаю техники и надо подумать. Комбат мне возразил: «Вы технически грамотный офицер и в новой технике разберетесь, а вот солдат у вас будет всего 18 и 6 машин, а сейчас сколько?»

Было известно, что батальон уйдет, но куда — неизвестно. Жалко было покидать Дунауйварош, город был не только новый, но и очень красивый, с приветливыми людьми. К нам относились очень хорошо, это был рабочий город. При помощи СССР в нем были построены металлургический и камвольный комбинаты, эти предприятия были градообразующими. Железную руду в город привозили баржами по Дунаю с Украины. Большинство здешних людей работали на этих предприятиях. Можно сказать, город был советским на 100%. Всех туристов обязательно привозили в него, показывали металлургический комбинат «Вашмю». Город был до поздней осени в цветах, а зеленые берега Дуная были просто живописны. Очень красивым был парк отдыха «Видам парк». Часть офицеров, в том числе и я с женой, жили в городе, в доме на берегу Дуная на площади Гагарин тер. В большой квартире располагались 4 семьи, два офицера были моими однокашниками из 9-й роты, один из них, Гена Доля, сейчас живет в Рязани. Жили дружно, скандалов и неприятностей не помню. Обстановка была очень теплой и доброжелательной. Уходить из обжитого и уже привычного не хотелось, но меня уговорили комбат и капитан Бугаёв, который шел на роту в новую часть. Я был назначен на должность командира взвода изделия — 55, гусеничного самоходного парома, сокращенно — ГСП. Машина эта была засекречена, литературы никакой не было. Технику получали прямо с завода и изучали на ходу. Личный состав из состава полка и прибывшие на формирование специалисты из учебного центра г. Волжска были отправлены в г. Сентендре — в 12 км от Будапешта. Этот старинный городок расположен на дороге Будапешт — Эстергом прямо на берегу Дуная. Солдат и офицеров штаба разместили в освобожденной для нас казарме саперного батальона Эстергомской танковой дивизии, а всех остальных офицеров — в казарме батальона связи в при городе Будапешта Обуде, в 27 км от части. Семьи остались в Дунауйвароше до нашего благоустройства. Техника  поступала, солдаты, которые пришли из учебки, были хорошо подготовлены, и с их помощью мне уже гораздо легче было разобраться в специфике устройства и использования ГСП. Мне поручили оборудование класса в плане создания учебной базы части. Изучая машину, я увидел, что двигатель на пароме представляет собой половинку двигателя тяжелого тягача АТТ, т.е. такой, как на танке ПТ-76. Чтобы достать для оборудования класса макет, я отправился в Эстергом в танковую дивизию и там выпросил блок и часть других деталей.

При помощи вновь испеченных сержантов из числа солдат, прибывших из учебного центра, класс был оборудован. Весной 1963 года подполковник В.Р. Шидловский на общем построении зачитал приказ о формировании отдельного десантно-переправочного батальона ЮГВ. Батальон состоял из роты плавающих транспортеров ПТС и К-61, роты ГСП, отдельных взводов. Для слаженности и отработки боевых нормативов и использования техники при обеспечении десантной переправы весь батальон весной вывели в полевой лагерь на остров Сентендре-Сигет. Остров был прямо напротив парков техники и казармы нашей части. Отделяло его старое русло Дуная, оно было несудоходным. На острове были небольшие массивы леса и две деревни, Леаньфалу и Тохитатфалу, а со стороны города автомобильный мост. Кроме леса на острове была масса виноградников и садов. Лагерь разбили на опушке леса, оборудовали палаточный городок, стоянку техники, посреди леса организовали кухню и столовую. Все жили в палатках, в них были буржуйки, боковые и напольные щиты. Оборудовали киноплощадку и большую палатку для совещаний, в ней разместили бильярд и телевизор. На передней линейке — Знаменная сошка и два грибка для дневальных по ротам. Ежедневно на линейке дневальные из камней выкладывали год, месяц, число — своеобразный календарь.

Красивый был лагерь, можно считать, санаторий, но уже через неделю-вторую обуревала дикая тоска по дому. У большинства офицеров семьи были в Обуде, моя жена, ожидавшая ребенка, жила в Дунауйвароше. В начале мая мне передали, что ее надо везти в госпиталь. Мне дали машину, и мы с водителем поехали в Дунауйварош. Отвез ее в госпиталь в г. Секешфехервар, и на другой день, утром 12 мая, у нас родилась дочь. Вернувшись в часть, узнал, что начали закладку дома для семей и что скоро приедут большие чины из Группы войск смотреть, как мы устроились и как осваиваем новую технику. Началась работа по подготовке к показу. Лагерь прилизали, по 5–6 часов я занимался с экипажами на воде, с ходу разворачивали паром. Добились перекрытия норматива в два раза вместо 1,5 минуты, командир парома давал команду на погрузку, через 45 секунд с момента касания передним траками машин уреза воды. Из госпиталя передали, что Занину выписывают, и я на перекладных поехал в Секешфехервар и оттуда на такси в Дунауйварош.

Июль и август мы были в Союзе в отпуске. Из отпуска вернулись уже в Обуду, туда же перевезли свой небогатый гардероб из старой квартиры. Началась итоговая проверка. В октябре жене стало плохо, и однажды вечером, приехав домой после стрельб, застал жену без сознания. С большим трудом достал санитарную машину в батальоне связи. Этой же ночью отвез ее и ребенка в групповой госпиталь. Через несколько дней ее перевезли в венгерскую урологическую клинику и там сделали сложную операцию, левая пораженная почка была удалена.

Дочь все время находилась в госпитале, за ней смотрели медсестры родильного отделения, поэтому у меня был такой ежедневный маршрут: вначале магазин за детским питанием, родильное отделение госпиталя, затем через весь город на Улёй утца в клинику к жене. После выздоровления, а этому в огромной степени жена обязана начальнику отделения урологии подполковнику Ю. Козлечкову, я забрал ее домой в Обуду. Условия жизни там были, конечно, плохие, но жены офицеров были дружны и внимательны, они хорошо помогали, среди них была медсестра с большим стажем работы, и поэтому послеоперационная реабилитация прошла нормально. Единственно, что было еще проблемой, так это поездки через весь Будапешт в госпиталь на перевязки. Обратно жену я уже вел на 55-й автобус, который шел прямо из Матиашфельда в Обуду.

Несмотря ни на что, служба продолжалась. Такой техники, как у нас, нигде в Группе не было, и поэтому к нам на остров зачастили, как на смотрины, разные группы офицеров. Всем надо было показывать, как разворачивается ГСП, как с машиной на борту на большой скорости ПТС заходит в воду. Больше всех интересовались танкисты, они очень недоверчиво смотрели на ГСП и сомневались, что их 30-тонные машины могут переплыть Дунай на пароме. Осматривая лагерь и узнав, что мы живем здесь почти весь год, смотрели на нас, как в зоосаде на мартышек. Начальству из Управления инженерных войск понравилось держать нас на острове, и все последующие годы мы жили в этом лагере с весны до осени.

Осенью 1965 г. мадьяры сдали дом. Два этажа, коридорная планировка, с одной стороны жилые комнаты, с другой — кухни и санблоки. Началась инспекторская проверка, а мы еще продолжали жить в Обуде. Нас, у кого семьи были там, возили за 27 км домой на автобусе. Поэтому семью мы видели только рано утром и уже поздно вечером.

В Сентендре нас перевезли в этом же году, после сдачи проверки, это была большая радость. Комнаты были большие, светлые, кухня одна на 3 семьи. Вместе с нами кухней пользовались капитан В. Смирнов с женой и сыном и старший лейтенант Б. Ивицкий с женой и дочкой. Все были довольны, жили одной семьей, все праздники и семейные юбилеи отмечали вместе, по очереди смотрели за ребятами. Летом продолжали жить на острове. Все годы, с 1964 по 67-й, я прожил в палатке до самой замены. Интересовались нами все, даже местные власти, с которыми у нас были хорошие отношения, привозили к нам пионеров, отдыхавших в пансионатах на острове, и мы им показывали наши машины и рассказывали о Советской Армии.

Осенью были крупные учения, мы были привлечены к обеспечению десантной переправы в районе г. Дунафёльдвар. Рядом с нами работал 20 ПМП из Дунауйвароша. Вся техника нескольких дивизий шла колоннами к нашему участку берега. Впервые можно было видеть мощь и силу Армии. Еще не рассеялся туман, к Дунаю вышла общевойсковая разведка и по отмеченным проходам на другой берег пошли ПТ-76 и БТР с пехотой, следом за ними пришли ПТС и К-61 с артиллерией и машинами на борту. Несколько минут — и на том берегу уже завязался бой с «противником». Переправу прикрывают зенитные установки ЗСУ-57-2 и недавно появившиеся в войсках «Шилки». За транспортерами на воду идут ГСП, минута — и уже Т-62 плывут на паромах к тому берегу. Рядом, чуть выше по течению реки, понтонеры полка начинают собирать участки моста. Весь исходный берег кипит работой, но беспорядка нет. Комендантская служба работает четко. Через час танки и колесная техника пошла по мосту, теперь уже авиация прикрывала мост. Берег опустел, будто никого и не было, только с того берега доносился рев моторов и стрельба. Впечатления остались на всю жизнь, уже все последующие учения воспринимались более привычно.

В августе 1966 г. после интенсивного таяния снега в Альпах Дунай начал резко подниматься. Началось наводнение, вода пришла в городок, поля вокруг были залиты, солдаты плетеными кошелками, взмутив ногами воду в бочагах, ловили рыбу. Поступил приказ готовить людей и технику к спасательным работам в Чехословакии. Там, в районе г. Коларово, в зоне затопления оказалось около 200 деревень. Шли туда своим ходом через совмещенный авто-железнодорожный мост в Комарно. Работали более двух недель, вывозили людей и животных из района затопления. Картина была удручающая: дома, сады и дороги — все залито водой. По залитым дорогам было очень опасно водить машины, под гусеницами скользкая брусчатка, профиля дороги и даже изгиба ее не видно. Один ПТС завалился набок, благо, что людей на платформе не было, два дня его потом вытаскивали. Я с экипажем жил на квартире у чешской семьи, хозяйка была словачка, поэтому проблем с языком не было. Мы возвращались на квартиру вечером усталые и грязные, утром одевались во все чистое. За ночь хозяйка успевала все выстирать и выгладить. Сколько я ей ни говорил, что не надо этого делать, она отвечала: «Вы сынки и братушки». Вода постепенно ушла, и мы вернулись домой той же дорогой.

Осенью 1966 г. обстановка в Венгрии осложнилась, кое-кто хотел «отметить» 10-летие фашистского путча 1956 года. Нам запретили ездить в Будапешт, женам предложили не покидать территории городка. Были усилены караулы, охрана техники и казарм. Караулу выдавали пулемет, а у штаба стоял БРДМ с установленным оружием. Правда, у нас никаких эксцессов не произошло. Оставшаяся контрреволюция испугалась, зная, что венгерская армия не та, что в 1956 г., а на каждом заводе и фабрике есть рабочая милиция. Практически компартия Венгрии имела свою вооруженную силу, состоявшую из преданных партии и советской власти рабочих людей, прошедших жестокую школу событий 1956 года. Янош Кадар, первый секретарь коммунистов Венгрии, твердо выполнял завет В.И. Ленина: «Всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться». Венгерские коммунисты получили очень жестокий урок, выводы из которого надо было знать, помнить и учитывать в верхах КПСС. Ведь разговоры о демократии, социализме с человеческим лицом начались именно тогда, в 1956 году, и именно в Венгрии.

Какое это было «человеческое» лицо, я увидел на фотографиях в книге с темно-красным переплетом и черным заголовком: «Не забудем!» Эту книгу с описанием событий и фотодокументами я видел у начальника водной полиции г. Дунауйвароша, с которым познакомился в поезде Москва–Будапешт, когда ехал из отпуска. Жуткие фотодокументы: панорама площади героев в центре столицы, вдоль улицы вековые липы, на каждой человек, привязанный вниз головой с распоротым животом. Мост через Дунай, бывший мост им. Сталина, на каждом фонаре висят люди на веревках, головы в реке. Ворвавшись в одно из административных зданий, путчисты загнали всех на верхний этаж, зверски избили мужчин, изнасиловали женщин, а затем выбросили всех через балкон на бетонную площадку подъезда. Фотография: улыбающиеся рожи на фоне кучи изуродованных трупов. На этом месте впоследствии создали памятник из розового гранита — большая глыба с вырезанным сжатым кулаком и надписью «Не забудем!» и списком из 49 фамилий. На горе Гелерт стоит монумент в память советским воинам, фашисты хотели его взорвать, но ума у них не хватило, так в злобе они расстреляли его. Вся фигура женщины, сжимающей в руках пальмовую ветвь, и солдат со знаменем в руках были изрешечены пулями. Это, наверное, можно видеть и сегодня. А ведь при освобождении Венгрии от фашизма погибли тысячи советских солдат, предательски убиты два парламентера капитаны Штейметц и Остапенко, предлагавшие прекратить огонь и сохранить жизни солдат и Будапешт от разрушения. О таком же социализме с «человеческим» лицом болтали в Чехословакии в 1968 году и готовили тот же сценарий, что и в Венгрии, но не успели, Войска Варшавского договора перекрыли путь поступления оружия для оболваненной Западом чешской молодежи. О таком же «человеческом» лице социализма, гласности и демократизации пел песни М. Горбачёв, потом Б. Ельцин, поют до сих пор их последователи.

Я уже был «командующим» взводом, как в шутку называли себя офицеры, просидевшие 5 лет в этой должности. В Группах войск продвижения по службе практически не было, т.к. шла плановая замена должность на должность. 1967 год, год замены и возвращения в Союз. Этого все ожидали с большим нетерпением. Те, кто долго не был вне Родины, не поймет, что такое ностальгия. Старшим лейтенантом с должности командира взвода я уезжал к месту новой службы в Союзе. Замена пришла из Украины, офицер прибыл из такого же батальона, подчиненного Прикарпатскому военному округу.


Подполковник В.Р. Шидловский зачитывает приказ о формировании десантно-переправочного батальона. Венгрия, г. Сентендре, 1964 год.

Танк на ГСП форсирует реку Дунай. На носу лодки с флажками мой заместитель сержант А. Егоров. Осень 1964 года.

На стоянке ГСП, я и мой заместитель сержант Шестаков. 1965 год.

У нас в гостях пионеры Венгрии и ГДР. Мой ГСП с закрашенным бортовым номером, у машины — замполит батальона майор Ковалец. Остров Сентендре-Сигет, 1965 год.

Интервью Венгерскому радио. Остров Сентендре-Сигет, 1965 год.

Гости знакомятся с советской военной плавающей техникой. Заместитель командира батальона по технической части капитан Гусев рассказывает о технических возможностях малого плавающего автомобиля МАВ. Остров Сентендре-Сигет, 1965 год.

В этой палатке я прожил в общей сложности не один год, третий слева я, со мной рядом командир роты транспортеров ПТС капитан В. Смирнов. 1963–1967 годы.

Большие учения. Мой взвод у головной машины во время марша через горы Пилишь. Внизу в долине нас ждут в районах сосредоточения танкисты, а на паромной переправе — ледяная вода совсем не голубого Дуная. 1965 год.

В горах зима, а в долине Дуная еще осень. С марша на переправу, большие учения 1965 года.

На центральной улице города Дунауйварош, скоро я его покину, жалко уезжать неведомо куда. Последнее фото на память о городе. 1.09.63 года.

Торжественный марш батальона после совместных учений с народной милицией ВНР, город Сентендре, 12 ноября 1966 года. Впереди командир ОДесПБ подполковник В.Р. Шидловский и начальник штаба майор Штанин. В третьем ряду крайний справа старший лейтенант М. Занин.

Митинг и возложение венков к братской могиле павших советских воинов в г. Сентендре после совместных учений 641-го отдельного десантно-переправочного батальона с народной милицией ВНР. 12.11.66 года.


6. В Украине

Сборы были недолги, т.к. вещизмом лейтенанты тогда не увлекались, да и запросы у нас тогда были скромнее. Часть размещалась на территории бывшей погранзаставы 30-х годов, прямо на берегу Днестра в большом и богатом селе Серебрия Могилёв-Подольского района Винницкой области. Мне повезло, здесь на должности командира роты был капитан К. Муравицкий, мой хороший знакомый по 20-му ПМП в Венгрии.

Командование части встретило нас радушно, Костя Муравицкий помог устроиться в выделенной нам комнате. Через некоторое время нам дали однокомнатную квартиру в домике, построенном силами части. Почти у порога росли два абрикоса, а напротив окон — несколько больших вишневых деревьев. У всех были маленькие огородики с зеленью и кустами малины и смородины. В селе жили очень зажиточные, работящие люди, почти у всех — большие дома, дворовые постройки, всевозможная скотина, а на южных склонах огородов, спускающихся к Днестру, виноградники. Вся эта местность (на нашем берегу Днестра — Украина, а на противоположном — Молдавия) была сущим раем.

Жена была удивлена ценами на рынке. С рынка поселка Атаки (молдавский городок, примыкавший через Днестр по мосту к Могилёв-Подольскому) она привезла тушку барана по 60 коп. за килограмм и 3-литровую плетенку красного вина по 50 коп. за литр. Вино на рынке продавали женщины в розлив по 10–15 коп. за стакан, давали еще пробовать. Некоторые, пройдя по ряду, напивались до чертиков.

Военных в городе и селе уважали. Многие холостые лейтенанты жили на квартирах у хозяев в селе, как правило, на второй год пребывания они уже не были холостыми. Красивых девчат в селе хватало. Каждую осень в батальоне играли свадьбы. Впервые я увидел, что это такое. Строился большой шалаш, брезент для покрытия брался в части от ГСП. Внутри стены завешивались коврами и покрывалами. На свадьбу приглашалось 300–400 человек, которых усаживали на лавках, покрытых рядном. Стол был необыкновенно богат: графины с вином и самогоном, масса мясных блюд, домашние соления, фрукты и сладости. Вся атрибутика была своеобразна, интересна и красива. Оркестр «трио-музыки», как их называли, играл украинские и молдавские зажигательные мелодии. Осенью по всему селу праздновали свадьбы, стук барабана и игра скрипки доносились всю ночь. Село было хорошо обустроено, колхоз был богатым. На площади стоял красивый Дом культуры, имелись стадион с трибунами, магазины. В соседнем селе Немия находились школа и колхозный детсад. Без проблем мы устроили туда свою четырехлетнюю дочь Наталию. Большинство селян имели виноградники и давили вино. Без стакана вина не начинался ни один разговор, ни обед, ни ужин. Так было принято, но пьяниц и алкоголиков не было. Наши офицеры ходили за вином к одному старику, у него в старом подвале стояли бочки. Здесь собирались на посиделки местные, бывали и наши, выпивали там и брали домой. Вино у него было замечательное. У комбата на сейфе всегда стоял поднос с графином вина, стаканами и фруктами. Никто из приезжавшего начальства это не осуждал, тогда еще не было борьбы с пьянством!

Военный городок был небольшим, несколько домиков, стоящих в один ряд, почти рядом сама в/часть, две сборно-щитовые казармы, клуб с кинозалом, кирпичные старые здания штаба и магазина. Парк техники был прямо на берегу Днестра. Машинодром для вождения плавающей техники находился на земле двух республик, Украины и Молдавии, в пойме реки. Пойма Днестра была довольно глубока и широка, ограниченная с обеих сторон высокими берегами. Украинский берег был пологий с широкой долиной, на ее плато располагались села Серебрия, Немия, да и сам Могилёв-Подольский. Молдавский берег был более крутой и обрывистый.

На высотах Украинского берега перед войной был построен при участии генерала Карбышева Могилёв-Подольско-Ямпольский укрепленный район. Железобетонные доты своими амбразурами смотрели на тот, тогда вражеский, берег. Доты «вылезали» из земли, как какие-то непонятные образования, особенно это противоестественно смотрелось на виноградниках и на зеленых полях. Мне говорили, что большинство дотов сообщались между собой под землей и что вся высота над селом пронизана ходами сообщений. Не очень верилось, но позже я убедился в этом своими глазами и ногами.

Взвод я так и не принял, судьба распорядилась иначе. Дело в том, что в Союзе на должностях командиров паромов и старших механиков ГСП стояли сверхсрочники, а они ребята хозяйственные, и поэтому часть инструмента из машин исчезла. В ЗИПах двигателя, гидравлики, радиостанции был заложен заводом никелированный и многофункциональный инструмент, все это стоило больших денег. Я эту технику знал с закрытыми глазами, и, когда начал принимать, ведомость недостачи стала огромной, и общая сумма была предостаточной. Меня пытались «дожимать», но я твердо стоял на своем, терять мне было нечего. Когда меня вызвали к комбату, думал, сейчас начнут строгать за взвод, но разговор пошел совсем в другую сторону. Командир батальона подполковник Егоров предложил мне должность помощника начальника штаба. Я доложил, что надо подумать. Отправив меня за дверь и дав на раздумье 30 минут, он сказал, что больше на телефоне держать отдел кадров округа не может. За дверью стоял начальник штаба майор В. Петров, мой земляк. Поймав меня за руку, заявил, чтобы я соглашался, сказал: «Сработаемся!» Так я стал штабным офицером. Подчиненными моими стали: солдат — писарь штаба, старшина, начальник секретной части, машинистка штаба. Все уже не один год работали и оказались хорошими помощниками.

Окунувшись в штабную работу, понял, что здесь много интересного и нужного для жизни части. Я вел учет и распределение нарядов, надо было быть четким и справедливым в ровном раскладе этой нелегкой службы. В мои обязанности входил контроль за ведением суточной ведомости, отчего зависел расклад продуктов на сутки. На моей ответственности был график отпусков, а также выдача и учет проездных документов, а это были большие живые деньги. Ошибаться было нельзя, правильность их выписки ежегодно проверялась окружными финансистами. Ошибка наказывалась рублем и взысканием, меня судьба или моя дотошность спасли от этого. Создание комиссии и организация проверки секретной комнаты тоже было на моей ответственности.

Первый раз, проверяя документы и считая поштучно карты, я наткнулся на две толстые папки, датируемые 1941 годом. Это оказались формуляры на укрепленный район. Оказывается, после войны даже взорванные румынами при отступлении доты, которые выдержали ударный натиск первых дней войны и практически остававшиеся целыми после подрыва и разграбления, были взяты под охрану государства. Созданные комендатуры следили, чтобы не растащили еще то, что там осталось целым, заложили кирпичом амбразуры, под замок закрыли двери и люки. После расформирования комендатур Хрущёвым нерассекреченные документы на УР передали в батальон.

Очень интересными были эти документы: первая часть состояла из сведений о начале и завершении строительства (1928–1937 гг.), данные на инженеров и прорабов, занимавшихся обустройством, а также фамилии и звания членов комиссии, принимавших объекты. Указывались данные на командиров и состав гарнизона дотов из числа призывавшихся в период мобилизации. Было краткое описание первых боев 130-й стрелковой и 47-й танковой дивизий, сдерживающих вместе с гарнизонами дотов превосходящего противника в течение 12 суток. На каждый артиллерийский и пулеметный дот имелась карточка секторов обстрела с ориентирами и указанием дальности и прицелов. Были чертежи дотов, ходов сообщений и кабельной связи всех блоков с пунктом управления, а также выходов на поверхность и вентиляции. Имелись паспортные данные на установленное в дотах оружие. Впервые я узнал, что имелась пулеметная установка с кривым стволом, позволяющая вести круговой обстрел через бойницу в крыше дота. Имелась схема установки «Бук» в потолке блока. Были данные на дизельные энергоустановки, фильтры и каптажные хранилища воды.

Летом 1968 г. в гости приехал мой брат. Когда я ему рассказал, что недалеко под землей находятся такие сооружения, он заразил меня идеей похода в укрепленный район. Тем более один старшина, когда-то служивший в комендатуре УРа, говорил мне, что можно свободно проникнуть в ходы сообщений, только надо запастись светом и мелом для пометки пути, чтобы выйти назад и чтобы не заблудиться.

Собрались, запаслись всем необходимым, даже бутербродами. Благо идти было недалеко, надо было подняться кверху от села, за линию огородов, и здесь уже стояли оголовки дотов и виднелись колодцы вентиляции. В одном из дотов нашли полуоткрытую стальную дверь, изнутри через амбразуру чудесно просматривалась панорама противоположного берега, вниз вела лестница из скоб, заделанных в бетон. Стены блока армированы волнистым стальным листом, панель покрашена, белой краской надпись «Блок № ». Панели, надписи и наверху, и в самом низу ходов сообщений сохранились, будто покрашены вчера. Спустились, на зеленой панели поставили свой знак и стрелку вверх, двинулись по коридору, по стенам остались следы линий связи и электропроводки, везде стрелы — указатели номеров блоков, наблюдательных и пунктов управления. Ходили долго, находили комнаты, где стояли дизельные двигатели, комнаты, туалеты, помещения, где были коллективные фильтровальные установки. Были комнаты для отдыха — в некоторых даже остались железные нары для постелей. В одном месте наткнулись на глубокую нишу в тупике хода, здесь ходы шли вправо и влево, а в глубине ниши была емкость вся в бетоне, полная чистейшей воды. Мы попробовали, вода вкусная и очень холодная, как ключевая. Время в темноте бежит быстро, фонарики начали садиться, мы гуляли уже больше двух часов. Возвращались по своим меткам, они оказались особенно нужны там, где мы сворачивали, в одном месте вышли к оголовку, и, когда посмотрели в амбразуру, то глазами уперлись в дорогу и стоявший напротив дом. Это было уже на краю села, видимо, дом построили уже после войны. Благодаря меткам мы успешно вернулись к месту начала путешествия и выбрались на белый свет. Большинство вентиляционных люков были задраены, но все ходы сухие, на стенах и потолке ни капли сырости. Эти подземные крепости были продуманы до мелочей, в них все было сделано для защитников границы. Огромный труд советских людей был вложен в оборону своей Родины. И то, что на 12 дней превосходящие силы фашистов были задержаны на границе, в большей мере сорвало бредовые планы «блицкрига».

Кроме всего, что было положено по предназначению, батальон занимался разминированием местности. Война оставила массу ржавой смерти в земле, и каждую весну она вылезала и приносила беду. Ежемесячно в часть из военкоматов приходили заявки на уничтожение обнаруженных в том или ином сельсовете опасных предметов. Мы имели три группы разграждения, одну из них, по традиции, пришлось возглавить мне. Всю зиму отобранная группа солдат и сержантов занимались изучением минно-подрывного дела и изучением боеприпасов, в т.ч. немецких. После сдачи зачетов по теории и практике отдавался приказ с приложением списка сдавших зачеты и изучивших меры безопасности с подписью каждого. По весне две, а то и три группы вынуждены были уезжать на разминирование.

Чего только не пришлось уничтожать и вытаскивать из земли! Не однажды находились останки наших и вражеских солдат, правда, ни одного пенала с фамилией мне не попалось, хотя и пытался найти. В одном уже заплывшем окопе миноискатель показал металл, начали потихоньку снимать слой за слоем землю и обнаружили пулемет «Максим» и рядом костяк пулеметчика, все истлело, совершенно целыми оказались ботинки, подошвы их были в сгустках засохшей грязи из 1941 года. Видимо, разрывом снаряда засыпало окоп, пулемет и солдата. Пенала не нашли, целыми оказались монеты СССР за 1939–40 гг.

Весной все эти «подарки» талая вода и ручьи вымывали на поверхность, и мальчишки, найдя это, подвергали свои жизни и жизни близких людей опасности. Иногда деревенские мальчишки показывали нам целые залежи боеприпасов. Однажды в Ямпольском районе я, рассчитав путь ближе к дому и надеясь к концу дня пятницы все завершить, приехал в сельсовет, откуда была заявка. Председатель сельсовета, отняв у сына две «штуки», спрятал их в погребе, но там оказалось только две вмятины на сырой земле, «штук» не было. С трудом разыскав Ваньку и пообещав ему, что отец бить его не будет, а мы дадим флажки и поставим его на охрану, он заявил нам: «Дядько, а я покажу вам, где таких «штук забогато». Этого «забогато» досталось мне на два дня работы. Еле хватило тротила и детонаторов, чтобы все уничтожить. На месте, что показали мальчишки, на берегу ручья проглядывались очертания окопов, часть берега подмыло, и оттуда практически торчали минометные мины, часть из них уже имели пороховые кольца на зажигательных трубках. Когда прошлись с миноискателем, все вокруг пищало. Не помню точно, сколько уничтожили, но два дня мы кувыркались с этим местом. Видимо, стояла здесь батарея, и артиллеристским огнем разметало весь ее боезапас. Только к вечеру субботы я подписал документы в сельсовете о разминировании. Когда надо было ставить количество уничтоженных предметов, цифра ставилась приблизительно.

Через несколько лет за 50 тысяч уничтоженных «штук» офицеров представляли к награждению орденом Красной Звезды. Сколько их уничтожил я и мои товарищи — наверное, в 100 раз больше? Никто тогда не считал, просто спокойно делали необходимое дело. В нашей части несчастных случаев не было, все очень четко выполняли меры безопасности и никогда не спешили, помня о том, что сапер ошибается один раз в жизни.

Забылись фамилии товарищей, помню одного Леню Ведерникова, который залетел на химических боеприпасах, не разглядел за ржавчиной желтую полоску на головке мины. После дохлого хлопка подрыва из воронки повалил ядовитый дым, и хотя Ведерников был на приличном расстоянии, ему хватило на два месяца госпиталя. Солдаты не получили поражения, их спас наш принятый в части обычай всегда отправлять солдат подальше в укрытие.

В 1968 г. Винницкий политотдел спецчастей рекомендовал меня на должность секретаря партийного бюро батальона. На беседе с начальником политотдела полковником В.В. Пудовкиным я отказывался, говоря о том, что хочу поступать в инженерную академию, он ответил, что этого требует партия, а учиться пойдешь в академию им. Ленина. Я уже год как был избран секретарем первичной организации штаба, а действующий парторг капитан Е. Куницын уходил на замполита батальона. По возвращении из Винницы в батальон мои земляки майор Петров и капитан Куницын взяли меня в оборот и уговорили тем, что мне пора получать капитана, а это возможность! Последнее убеждение полковника Пудовкина было простое: «Ты коммунист, куда партия скажет, туда и пойдешь». Коммунисты меня поддержали, на собрании за меня проголосовали единогласно. Так, в 1968 г. я стал штатным политработником и остался комиссаром навсегда.

Служба в батальоне запомнилась еще двумя событиями: наводнением на Днестре и на р. Прут в Черновицкой области. В результате долгих дождей и бурного таяния снега в Карпатах река Днестр в районе города Могилева поднялась более чем на 7 метров выше ординара, прибрежная часть города была залита, села Серебрия и Немия тоже, даже дорога, что шла из города вдоль Днестра, оказалась под водой. Весь личный состав батальона был привлечен к спасательным работам. Особенно остро сложилась ситуация в Ямпольском районе. Большое и богатое село Великая Косница пошло под воду. Дело в том, что маленькие речки, впадающие в Днестр, — с водораздела, который хорошо прогревается весенним солнцем, и вся вода с шугой пошла в Днестр, а он еще стоял с материковым льдом. Ниже села река делает резкий поворот, это место так и называют — Локоть, где всегда образовывались заторы. Такой же затор образовался в районе села Пороги, и, когда вода сорвала там затор, лед и вся масса шуги сделала в этом изгибе реки ледяную плотину. Вода поднимается и начинает заходить в маленькую реку Мурафу, которая разделяла В.-Косницу на две половины. Туда же из Днестра заходят большие льдины толстого льда. Село разделено пополам и наполовину залито, под водой магазин и часть домов. Сотни коров стояли недоеные уже несколько дней, т.к. оказались отрезанными от села.

Меня первого отправили в Ямполь, в Комиссию по водоборьбе, а когда в Коснице стало туго, я на ПТС прибыл туда. Первым делом отвез доярок к коровам, затем туда же молоковоз. Через пару часов всех привез обратно, но уже с молоком. По радио передал в батальон, что необходимо рвать затор. В район прибыл на ПТС капитан Муравицкий с командой подрывников и средствами взрывания. Целый день мостили из досок дорогу с берега на затор, заносили туда по 100–150 кг тротила в ящиках и взрывали. Затор стоял. Я с одной машиной, развернутыми резиновыми лодками и растянутыми концами с привязанными к ним спасательными кругами стоял ниже затора в готовности оказать помощь и снять людей со льда или из воды. Ночь прошла беспокойно, хотя всех людей уже вывезли из зон затопления. Был морозец и ясная тихая погода, только шум воды в заторе нарушал тишину. Утром из Гайсина прибыли четыре расчета 120-мм минометов. Наверху начальство приняло решение расстрелять затор. Весь день до вечера трудились минометчики. С берега было видно, как мины падают на лед, пробивают его и в том месте появляется фонтанчик воды с шугой, разрыва почти не слышно — так, мягкое кваканье.

Затор стоял — как прирос! Старики говорили, что ночные заморозки скрепляют его, как цементом. Вода выше него не убывала, а каждый час плюсовала на 2–3 см, село постепенно заливалось все больше и больше. Вечером приказали: с утра поставить сигнальные световые маяки и красные флаги по обоим берегам в районе затора. Пришлось один ПТС гнать выше по течению, где была чистая вода, и идти на тот берег, чтобы поставить фонари и флаги. Часов в 12 дня прилетели два «ИЛ-28», мы удалили людей, а они по сигналу с земли начали бомбить затор. Издалека в бинокль было видно, что бомба, как мячик, сначала скачет по льду, а затем мощный разрыв, если сразу пробивала лед, то на месте поднимался высокий фонтан воды и льда. Самолеты сделали 4–5 заходов. Перед темнотой улетели. Под утро затор двинулся, был сильный треск и шум сначала на реке, потом в селе. Дело в том, что когда вода стала резко уходить из Мурафы, то льдины, которые зашли в село по речке, пошли в Днестр уже не по руслу реки, а напрямую, подминая под себя сначала деревья в садах, затем приусадебные постройки, а потом и дома и, как бульдозером, зачищали все под собой. Крик людей был ужасен, а сделать ничего было нельзя, вся ледяная каша зашевелилась и пошла, сминая все на своем пути. Такое я видел раз в жизни и не хочу больше видеть, волосы вставали дыбом от дикого крика женщин.

Летом все повторилось: только уже из-за сильных и постоянных дождей разлился Днестр, а в районах Черновицкой области и в Молдавии река Прут затопила огромные территории. Батальон подняли по тревоге, и распоряжением Совмина Украины нам было приказано срочно загрузиться в Могилёв-Подольском на железнодорожный транспорт и прибыть в г. Черновцы. Командира и начштаба в батальоне не застали, оба были на сборах, а оставленный за командира зампотех батальона был офицером запаса. Возглавить группу поручили мне, вместе со мной шел только что назначенный командир роты транспортеров старший лейтенант И. Наев. Маршем дошли до железнодорожного вокзала, платформы уже нас ждали, довольно быстро и организованно загрузились. Уже в движении я смог сосчитать все машины и людей, составить список и закрепить людей по машинам.

Под утро стали подходить к Черновцам, поезд шел, как по воде, она стояла по самую насыпь, а параллельная автодорога была вся залита, на ней в некоторых местах стояли легковые и грузовые автомобили, люди махали нам руками и что-то кричали. Подтянувшись к Черновицкому вокзалу, мы увидали, что вокзальная площадь в воде, пьедестал с танком Т-34 на метр в воде. Подав эшелон к рампе, мы стали разгружаться. Тут вмешались офицеры Черновицкой учебной дивизии, большая группа их с командиром генералом Нельгой находилась на перроне и влезла со своей неудачной помощью. Не имея опыта разгрузки с платформ наших длинных машин, первым же ПТСом ударили по рядом стоящему вагону, посыпались стекла. Железнодорожники подняли шум, пришлось просить генерала, чтобы он убрал своих офицеров. Мы вдвоем с Иваном Наевым и назначенными сержантами быстренько согнали все машины с платформ. В самих Черновцах, оказывается, нам делать было нечего, а вот в Новоселицком районе все села, которые были вдоль дороги, идущей параллельно р. Прут, и пограничники на вышках были затоплены. Последние сидели на вышках без воды, еды и без смены уже трое суток.

Нам рассказали, что в первый день наводнения в Черновцах в доме невдалеке от вокзала сгорела свадьба, несколько десятков человек вместе с молодыми, все были в хорошем подпитии. Вода стала прибывать и подмыла запасной путь с цистернами, в которых был мазут, а рядом была свалка цеха по производству карбида, барабаны с его остатками попали в воду. Процесс пошел незамедлительно, разлитый мазут и ацетилен — все сразу вспыхнуло и разошлось по воде. Свадьба очухалась, когда вода пришла в дом, выскочили в панике на улицу, а там все в огне, мало кто остался живым.

Наша колонна пошла в сторону Новоселицы, там я оставил Ивана Наева, а сам повел колонну из 5 машин дальше. В каждом селе нас встречали толпы людей и местная власть. По их горячей мольбе я оставлял там машину, делая запись в блокноте, кто и с кем остался, и шел дальше. По дороге вдоль границы снял с вышек пограничников.

Последнее селение, где остановились, было село Мамалыга прямо на границе с Молдавией на берегу Прута. Большая часть села оказалась островом с большим количеством людей, в т.ч. с женщинами и детьми. Председатель колхоза, который там рулил всем, просил, чтобы мы пошли на этот участок села, несмотря на ночь, и вывезли людей, т.к. вода все прибывала. Он сказал, кто уже утоп, тот утоп, а вот там много людей — и их надо вытаскивать. Крик, доносившийся с той стороны, отчетливо был слышен на центральной дороге, где мы остановились.

Когда пошли туда, улица оказалась очень узкой, со сложенными из бута каменными заборами, сильное боковое течение прижимало ПТС к забору, на малом газу машина слабо управляется и скребет боком по забору, того и гляди пробьет борт или сбросится гусеница — тогда кранты. Идет большая волна, и в домах, стоящих за забором, вылетают рамы из окон. Так мы ползли по этому лабиринту часа два, пока машина зацепилась гусеницами за грунт, и мы вылезли почти на сушу.

Впереди в лучах прожектора увидели толпу людей, они все что-то кричали и махали руками. Подойдя ближе к ним, опустили задний борт. Я дал команду загружаться. Не успел моргнуть глазом, как палуба наполовину была забита мужиками, а женщины и дети остались внизу. Долго пришлось наводить порядок, выгонять мужиков и первыми брать женщин и детей. Председатель был с нами, и он долго ругался и кричал, а у меня село горло. Удалось забрать всех, ведь ПТС берет на борт мотострелковую роту с оружием, а это больше 100 человек.

Днем я ходил к конюшне, а другая машина с председателем — на хутор, где на крыше дома сидели люди. Из конюшни мы забрали конюхов и 8 лошадок, вот умная скотина — все понимает, несмотря на то, что остановленная машина так и дышала жаром, лошади по аппарелям довольно спокойно заходили на борт и даже в движении вели себя хорошо.

Пришлось поработать и в Молдавии. По просьбе соседей в селе Ленкауцы пытались найти человека, унесенного водой в сторожевом вагончике. Военные из Одесского военного округа пройти к тому месту не смогли. Мы прошли, но нашли уже труп. Пробыв еще в Мамалыге два дня, получили разрешение на свертывание спасательных работ, правда, еще вывозили имущество людей из затопленных домов.

Вернувшись в Черновцы, узнал, что К-61 затонул, но люди все живы. Эту машину потом еле вытащили из ила двумя танковыми тягачами и после ремонта вернули в часть. Загрузились в Черновцах и на другой день были дома. В Серебрию шли по воде, дорога была еще залита, дома у Днестра тоже. Автобус из части в школу и детский сад еще с неделю не ходил. Детей возили на К-61, они были довольны: когда еще придется кататься на такой технике. На этой спасательной работе я сорвал голос и еще дня два не мог говорить. Позже я вновь ездил в Черновцы в дивизию, подписывал акты на списание топлива и моторесурсов, но это была уже прогулка.

В начале 1969 г. позвонили из политотдела: меня утвердили на учебу в Москву, на курсы «Выстрел». К маю я должен быть готов к отъезду. Высшие офицерские ордена Ленина Краснознаменные курсы им. Маршала Советского Союза Б.М. Шапошникова «Выстрел» (старейшее военное учебное заведение, основанное в 1918 г.) располагались в г. Солнечногорске в 40 км от Москвы в прекрасном лесопарке на берегу красивого и большого озера Сенеж. Начальником курсов был дважды Герой Советского Союза генерал-полковник Д.А. Драгунский, легендарный военачальник Великой Отечественной, под его руководством курсы стали настоящей полевой академией. Я был зачислен в танковую группу, где готовили заместителей командиров танковых батальонов по политической части.

Разместили нас на территории спецкурсов, т.е. у нас было два пропуска, в военный городок и на спецкурсы. На этой территории стояло два 2-этажных здания, в одном расположились кубинские офицеры, в другом наши две группы — пропагандисты и замполиты. На курсах учились масса иностранцев, а также наших офицеров разных специальностей: командиры разного ранга, разведчики, огневики-артиллеристы, преподаватели военных училищ, была группа партийного и советского актива. Курсы имели прекрасную учебно-материальную базу: автоматизированные классы, мини-полигоны для стрельбы, лаборатории ремонта и эксплуатации самой новейшей техники. Рядом находились танкодром и стрельбище с полосой обкатки танками. Территория курсов была хорошо оборудована: прекрасный стадион, красивая набережная, по берегу Сенежа лодочные станции, купальни, буфеты, места для рыбалки. Расписание занятий было емким, но давало возможность и отдохнуть. Очень хорошо была поставлена культурно-просветительная работа. За 6 месяцев пребывания на курсах мы организованно побывали: в квартире-кабинете В.И. Ленина, Историческом музее, Алмазном фонде, с экскурсией по Кремлю, в музеях МУРа и Советской Армии, на усадьбе П.И. Чайковского. Свободно можно было приобрести билеты на любой спектакль в театры Москвы. С товарищами по комнате мы были в Большом театре, во Дворце съездов, в концертном зале «Россия», в Зеленом театре парка им. М. Горького слушали сольный концерт Аиды Ведищевой. Было много встреч со знаменитыми людьми, к примеру с хоккеистами ЦСКА Рагулиным и Мишаковым, тогдашними звездами советского хоккея, с испанскими интернационалистами, поселок которых был рядом с курсами на берегу Сенежа. Там, на курсах, между прочим, я прослушал лекции «О ленинском идейно-теоретическом наследии», которые нам прочитал первый заместитель начальника Главпура СА и ВМФ, тогда еще полковник Д. Волкогонов, тот самый якобы такой идейный ленинец, затем мгновенно перевернувшийся на 180 градусов с приходом к власти Ельцина!

Перед выпуском, 28 сентября 1970 года, курсы посетил министр обороны СССР Маршал Советского Союза А.А. Гречко. В течение нескольких часов он выступал перед слушателями. Он не раз подчеркнул, что обстановка в мире неспокойная, поэтому войска должны быть всегда в постоянной боевой готовности. Рассказал о заботе Советского Правительства и ЦК КПСС об армии, о том, какая новая техника идет на смену. В заключение поставил задачи на 1971 год. Вся речь министра была радушной, толковой и понятной каждому, сложилось впечатление, что он хорошо знает положение дел в войсках. Все выступление было без бумажки, доступным военным языком.

Перед самым выпуском была организована коллективная поездка в г. Суздаль, а оттуда в район Гороховецкого полигона. Там огромной группе слушателей военных академий, партийному и советскому активу были показаны все виды боевого применения оружия Сухопутных войск Советской Армии, в т.ч. учебный и реальный пуски тактической ракетной установки «Луна М». Впервые я увидел всю возможную огневую мощь нашего оружия, это было впечатляющим зрелищем!

Возвратившись в батальон, узнал, что меня планируют на повышение. Перед отъездом в Москву на курсы в беседе полковник Пудовкин говорил мне, что по возвращении рассматривает мою кандидатуру на замполита батальона в Каменец-Подольский понтонный полк. Я уже видел себя в Каменце, городе, где Старая крепость с башней Кармелюка — маленькая Швейцария! В полку служили мои друзья по Венгрии, один из батальонов возглавлял бывший командир в Серебрии. Но кадровики решили по-другому, меня назначили замполитом трубопроводного батальона, который стоял в селе Новое Место Самборского района Львовской области. Мало того, что я впервые услышал о таком роде войск, это еще была такая дыра, которую трудно представить. Военный городок находился в полутора километрах от села за речкой под названием Вырва, мост через которую взорвали в Первую мировую войну и до сего времени не восстановили. В городке была 2-этажная казарма, в которой размещались два батальона: наш и подвоза ракетного топлива. Казарма, да и весь городок при австрийцах или при поляках, видимо, был тюрьмой: на окнах казармы торчали остатки срезанных толстых решеток. В остатках костела было приспособленное помещение под кинозал. В сохранившихся красивых зданиях были размещены: в одном — штаб, санчасть и библиотека; в другом были квартиры. Имелся еще новый типовой блочный 4-этажный дом для офицерских семей двух батальонов, ряд квартир в доме пустовали. Бери не хочу, выбирай любую! Вся территория когда-то была ограждена высоким кирпичным забором с мощными каменными воротами. В пределах забора был большой старый заброшенный сад с яблонями, грушами и заросшим прудом. Видимо, неплохо жили здесь тюремщики.

Пришло время дочери идти в первый класс, ближайшая школа была в г. Хырове, в восьми километрах от городка, детей возили на автобусе. Первый класс был сборный из русских детей пограничников и офицеров артиллерийской бригады, причем в классе были первоклашки и ученики 2–3–4-х классов, все вместе. Учила их одна учительница, жена офицера из бригады.

Польша была совсем рядом, с крыши дома хорошо просматривался г. Перемышль, а мимо городка раз в сутки ходил польский пассажирский паровозик, на подножках которого стояли наши пограничники. Этот поезд выходил из Польши, шел по нашей территории и обратно уходил в Польшу, так сложилась граница. Народ здесь был какой-то особенный, хмурый и неприветливый, очень осторожный, жадный и в то же время подобострастный. На двух маленьких батальонах «сидели» два особиста и, видимо, не зря. Оба батальона подчинялись Службе снабжения горючим ПрикВО, наш при необходимости мог дать 150 км трубопровода для подачи любого горючего войскам. Сосед обеспечивал ракетным топливом ряд ракетных площадок в округе. А вокруг еще совсем недавно, только в 1951 г., были ликвидированы последние банды ОУН, отголоски оставались.

Как-то дети из городка сообразили идти за подснежниками на Юрову гору в лес, а оттуда принесли боевую гранату, после мы поехали по той дороге, где они шли, и нашли еще одну прямо в грязи, между колеями проехавшей телеги. Видимо, кто-то ехал в лес на телеге и растерял свой «запас». В другой раз в километре от части, в с. Передельница, загорелся дом, и командир поднял пожарных по тревоге. Вместе с командиром и двумя пожарными машинами приехали на пожар. Нас удивила стоящая на пожаре тишина: ночь, ярко горит крыша, невдалеке другие дома — и никого. Минут через десять приехал предсельсовета и предупредил командира, чтобы наши ребята были осторожнее. Предупреждение не было напрасным, вскоре на крыше дома началась стрельба и сполохи разрывов, это начал срабатывать «запас». Людей быстренько забрали, а предсельсовета, обращаясь к командиру, сказал: «Алексей Иванович, забирай своих хлопцев, хай та бандера горыть».


Митинг жителей с. Серебрия и личного состава 641-го отдельного десантно-переправочного батальона в честь 50-летия Великой Октябрьской социалистической революции. У знамени — помначштаба старший лейтенант Занин и знаменосцы, у трибуны справа командир батальона подполковник Егоров, председатель колхоза и замполит батальона. Ноябрь 1967 года.

Вынос знамен 641-го одеспб на торжественное построение, с. Серебрия, 9 мая 1968 года.

Черновицкая обл., с. Мамалыга. Вода ушла, спало напряжение. Я вспомнил о фотоаппарате, который провалялся все время в сумке из-под шлемофона. Вывозим имущество людей из зон затопления. 1969 год.

Прибыли из Черновиц, идем домой, а дорога на Серебрию еще под водой. Фото М. Занина, 1969 год.

Здесь я уже капитан, секретарь парторганизации 641-го одеспб. Занятие по истории Великой Отечественной с комсомольским активом возле немого свидетеля грозного 1941 года — полуразрушенного дота укрепленного района на берегу реки Днестр, с. Серебрия, 1970 год.

Мои товарищи с нашего курса у Дома офицеров курсов «Выстрел». 1970 год.

В этом лесу на берегу оз. Сенеж сфотографировались два кубинских офицера Рауль и Кастильо, майор С. Богатов и я. Курсы «Выстрел», лето 1970 года.

Отстрелялся на «хорошо», первый раз из Т-62. «Выстрел», 1970 год.

С новыми сослуживцами в селе Новое Место, командир трубопроводного батальона подполковник А.И. Капустян, начальник штаба капитан И. Козлович и я, замполит батальона. 1971 год.

Дочь Наташа идет в 1-й класс, г. Добромиль Львовской области. 1971 год.


7. Там, откуда пришла война

Недолго я пробыл в этом батальоне, к осени 1971 г. я уже был на самых передних рубежах охраны нашей Родины, в Группе советских войск в Германии. Поездка через границу уже не вызывала такого интереса, все уже было знакомо. Прибыв во Франкфурт и оттуда автобусом в Вюнсдорф, где размещался штаб ГСВГ, представился в отделе кадров. Там мне сказали, что я назначен замполитом 82-го автомобильного батальона подвоза горючего, здесь же я услышал фамилию командира подполковника Б.Г. Вьюнова. Оказывается, это был мой командир 9-й роты в Рязанском училище. Я уже писал о нем выше. Он выпускал меня в 1962 г. лейтенантом, а в 1971 г. я прибыл к нему заместителем. Это было как возвращение в курсантскую юность.

Здесь, в местечке Вюнсдорф, меня встретил на машине приехавший за мной секретарь комитета ВЛКСМ батальона старшина Н.Е. Присада.

Странно было ехать по Германии по отличным дорогам мимо неразрушенных деревень, зная, что тут везде были страшные бои, а следов практически не видно. Сам городок Рослау, где стоял батальон, был чистеньким и аккуратным, без намеков на разрушения. Не верилось, что из этих благодатных мест могло выползти отвратительное пятно фашизма.

Встреча с командиром батальона была радушной, меня сразу отвезли на его квартиру, посадили за стол и тут же отметили мой приезд. Все это было очень здорово и приветливо, а когда я сказал, что я выпускник 9-й роты курсантов, Борис Гурьевич вместе с женой были просто в шоке. Все остальное время работать с Борисом Гурьевичем Вьюновым было легко и приятно, это был настоящий командир, ответственный коммунист, заботливый и строгий отец для солдат, умный воспитатель для офицеров. У него можно было многому научиться в плане уставной требовательности, мудрой воспитательной работы, профессиональной подготовленности, хозяйственной сметки.

Батальон размещался в городке 7-й гвардейской танковой дивизии 1-й танковой армии в городе Рослау на реке Эльбе. Обустройство было хорошее, вся часть размещалась в 3-этажной казарме еще довоенной постройки. В этом же здании был штаб, клуб-кинозал. Парк 1-й роты был рядом в закрытых боксах, 2-я и 3-я роты стояли за пределами городка под навесом, на огороженной площадке. У батальона было как бы два начальника, автотранспортная служба Группы войск и служба снабжения горючим. Больше, конечно, мы встречались с автомобилистами, с ССГ только на учениях в плане — сколько, куда и когда подать горючего. На вооружении были автомобили ЗИС-151 и ЗИЛ-157 с немецкими 4-осными прицепами. Все было залито бензином АИ-93, поэтому в парках соблюдали жесточайшую противопожарную безопасность, ни один солдат и офицер не имели права носить на сапогах подковки, не говоря уже о курении. Летом на стоянках, особенно 1-й роты, достаточно было маленькой искры, чтобы взлететь на воздух.

Условия дорожного движения в ГДР для наших водителей были очень сложными, так как проезд через частые населенные пункты и при интенсивном потоке автотранспорта на дорогах требовали очень четкого соблюдения установленных здесь правил движения. Причем мы ходили, как правило, колоннами, это тоже требовало высочайшей дисциплины вождения и слаженности действий.

Выходы на учения были довольно частыми. Нас привлекали на учения с участием армейских группировок, иногда на учения тыла для взаимодействия со складами горючего, выходили и по своему плану. Сильные впечатления оставались, когда мы организовывали пункты заправки на маршрутах прохождения армейских колонн, шли нескончаемые потоки техники: артиллерия, штабные машины, БТР с пехотой. Каждая рота разворачивала свой пункт заправки с рукавами и пистолетами, выведенными на дорогу. Со складами все было проще и спокойнее, наша колонна приходила в пункт массовой выдачи горючего и заливалась. В ГСВГ каждый склад в 1–2 километрах от технической зоны, как правило на лесной просеке, имел оборудованную линию массовой выдачи горючего. Чтобы залить все емкости роты, а это 60 машин и тысячи тонн бензина, тратилось 30–40 минут. Весь процесс выдачи был автоматизирован и отработан по пунктам. Для совершенствования навыков вождения молодых водителей два раза в год проводились 500-километровые марши. Только после прохождения марша водитель закреплялся за машиной. Учебный процесс был на высоком уровне, расписание занятий и планы политико-воспитательной работы являлись главными документами, выполнение которых было на постоянном контроле командира и его замов. Четко соблюдался распорядок дня, все это обеспечивало высокую воинскую дисциплину и организованность.

В части уже сложились определенные традиции, и им неукоснительно следовали все. На высоком уровне проводилась партийно-политическая и воспитательная работа, работа с офицерским и сержантским составом. Активно работали партийная и комсомольская организации, мне оставалось только подправлять иногда и придавать определенную плановость этому. Никакой дедовщины и неуставных отношений в батальоне все 5 лет при мне не было, через комсомольский актив я точно знал, что делается в казарме вечером и ночью. Если появлялись какие-то поползновения к безобразиям, они пресекались в корне, причем не только наказанием, а больше воздействием коллектива, четким и логическим убеждением и воспитанием. В этой части по штату у меня было много помощников, в каждой роте был замполит, освобожденные парторг и комсорг батальона, солдат-киномеханик.

Впоследствии из брошенного помещения сделал библиотеку и хороший читальный зал, а из числа прибывшего пополнения подобрал солдата с высшим образованием и по согласованию с командиром сделал его библиотекарем. За два года такие солдаты, исполняя обязанности зав. библиотекой, сделали очень большую работу по созданию хорошей базы воспитательной работы в батальоне. Один, рядовой Алексей Прадаш, архитектор из Киева, стал автором памятника Героям-автомобилистам, который украсил территорию части и стал местом проведения всех торжественных мероприятий; другой, рядовой Юрий Гудыма, инженер-кораблестроитель из Николаева, приложил умелые руки к оборудованию музея Боевой славы батальона.

Традиционно сложились приятельские отношения с руководством и жителями немецкого аграрного кооператива сел Зельбитц и Берквитц. Батальон здесь заготовливал картофель и другие овощи на зиму, а также довольно часто организовывали встречи личного состава с их руководством и поездки на экскурсии на фермы и производственную базу кооператива. По просьбе немецких товарищей оказывали помощь в сборе урожая яблок, слив, картофеля. В кооперативе была сильная партийная организация СЕПГ, а ряд молодых парней учились в партийной школе ЦК партии. Все советские праздники отмечались торжественными собраниями с приглашением немецких товарищей. С участием женсовета проводилась работа с семьями офицеров, читались лекции, проводились экскурсии в Дрезден, Лейпциг, Веймар. Женщины участвовали в организации застолий на праздники совместно с немецкими товарищами. Они тоже не оставались в долгу, и наши делегации бывали у них на различных мероприятиях.

В 1973 г. батальон получил новую технику. Перевооружившись на УРАЛ-375, еще больше надо было обращать внимание на подготовку водителей. Практически за все десятки тысяч километров, пройденных батальоном по дорогам ГДР, не было ни одной аварии. Один только раз произошла авария, когда полностью сгорели машина и прицеп. Произошло это потому, что колесо прицепа поймало гвоздь в районе сосредоточения, а при выходе на дорогу спустило, на брусчатке машину повело, и когда водитель вывернул машину, прицеп перевернулся и загорелся, бензин потек под машину, вспыхнул УРАЛ. Все сгорело. Водитель успел выскочить из кабины, и, к счастью, на дороге не оказалось немецких машин. После этого случая мы поставили вопрос о замене старых прицепов, легких для УРАЛов, на штатные для этих машин.

Самое пристальное внимание уделялось вопросам боевой готовности, так как войска НАТО были рядом, каждую осень они проводили мобилизационные учения, когда из США в Западную Германию самолетами переправляли огромное количество солдат для расконсервации тяжелой американской техники на учения «Отм Фордж». Батальон по тревоге очень быстро уходил в запасный район, время было спрессовано, и если сам чуть замедлился прибежать к штабу, то останешься в городке — все уйдут. Поэтому тревожный чемодан всегда стоял у двери, а полевое обмундирование висело у выхода. Пистолеты офицеров хранились у дежурного в специальном выносном ящике, который загружался по тревоге в машину взвода связи.

Командир части уделял большое внимание вопросам питания солдат, у нас была свои столовая и подсобное хозяйство, занимался им вплотную заместитель командира по тылу майор Д.Д. Кузнецов, фронтовик, человек необычайной ответственности, честности и хозяйственной сметки. Благодаря ему столовая отличалась уютом, чистотой и хорошим качеством питания. На учениях каждому водителю во время ужина выдавался пакет, в котором был кусок сала, сахар, хлеб и пара луковиц. Как правило, наши перемещения были ночью, и солдат имел возможность на кратких остановках перекусить. Подсобное хозяйство было образцовым, на одном из совещаний в Группе войск зам. Главкома по тылу генерал Шиян, отчитывая одного из тыловых командиров за беспорядок в части, сказал: «Вы посмотрите у Вьюнова, у него на прикухонном хозяйстве порядка больше, чем у вас в казарме».

Не раз довелось побывать в г. Веймаре, организовывал экскурсии для солдат и членов семей офицеров в бывший концлагерь Бухенвальд. Что запомнилось — это то, что после окончания экскурсии и выхода с территории лагеря появлялось большое желание вымыть руки и умыться, так как на лице и руках было какое-то ощущение липкой грязи. Конечно, это была просто психика, но я это ощущал каждый раз, когда там был.

Служба в ГСВГ запомнилась многим: во-первых, это была активная, целеустремленная, хотя и тяжелая, но интересная работа, плоды которой можно было со временем увидеть. Плодотворнее и успешнее я, пожалуй, больше нигде так не трудился, просто там, так я понимал, нельзя было иначе. В апреле 1975 г., через четыре года моей службы в ГСВГ, я был награжден Указом Президиума Верховного Совета СССР орденом «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» 3-й ст. за № 13832.

В 1976 г. пришло время замены в Союз. К моему жуткому расстройству, замена пришла из того же трубопроводного батальона, то есть из той самой дыры, откуда я в 1971 году уехал. Я прекрасно понимал, что если вернусь туда, то это будет сплошной смех: 5 лет прослужил и ничего не добился. Это первое, а второе — я просто обрывал себе весь дальнейший рост по службе, на что я, не имея «мохнатой лапы», все-таки надеялся, чувствуя, учитывая мой опыт, силы, желания и умения работать. Поэтому я решил прибыть в штаб ПрикВО и в отделе кадров заявить, что туда я просто не поеду, тем более что у меня в личном деле была утвержденная аттестация на заместителя командира полка по политической части. После прибытия во Львов и представления в отделе кадров округа началось долгое хождение по мукам и испытание нервов — моих и всей моей семьи. Меня долго мытарили кадровики, загоняя в Новое Место. Поселившись во Львове в гостинице «Варшавская», я ежедневно должен был ходить в отдел помогать кадровикам сшивать и перебирать бумажки — вроде как при деле. Хотя мне сразу заявил начальник отдела полковник Волков, что полк для меня разворачивать не будут, а чижики подкалывали: «Деньги-то еще остались?» Намекая на дороговизну проживания в гостинице и питания в столовой. Один, не особенно стесняясь, намекал, что неплохо, если бы я подарил хорошую иностранную ручку с золотым пером, другой явно клянчил чайный сервиз с мадоннами якобы на подарок жене ко дню рождения.

Эта «дойка» продолжалась бы, наверное, долго, если бы не случай и встреча с одним хорошим человеком, знакомым по Германии. В бюро пропусков округа я нос к носу столкнулся с полковником Сосниным Николаем Ивановичем. В Германии он был начальником дорожно-комендантской службы Группы войск, членом партийной комиссии политотдела тыла ГСВГ, в которой был и я. В 1975 г. он был председателем комиссии инспекторской проверки нашего батальона и жил у нас целую неделю, пока шла проверка. Он хорошо знал меня и мое отношение к службе. В 1976 г. он заменялся в ПрикВО, и на заседании комиссии мы с ним прощались, я уже знал, что моя замена будет тоже из ПрикВО, и он сказал мне, чтобы я, как приеду, обязательно нашел его. Когда встретились, он спросил, что я тут делаю? Я ответил, что ищу работу, и рассказал ему про свою проблему. Он отругал меня сначала за то, что я сразу не нашел его, а потом сказал номер телефона и просил позвонить через 30 минут. Я звонил несколько раз, телефон молчал. Тут солдатик из окна бюро пропусков назвал мою фамилию, вручил мне пропуск и сказал, что меня ждут в отделе кадров Политуправления. Полковник Волков встретил меня совсем по-другому, развернув схему расстановки кадров, он предложил мне должность пропагандиста артиллерийского полка в г. Ковеле. Он заявил, что уже звонил туда насчет квартиры: «Вообще-то Ковель тебе будет удобен, т.к. оттуда есть прямой поезд до Москвы, ты ведь из Рязани? Примешь должность, особенно не ломай что есть, год продержись нормально, а там посмотрим».

Вечером в гостинице с Николем Ивановичем мы обмыли встречу, должность, вспомнили ГСВГ, договорились о дальнейших контактах. На другой день я уже был в Ковеле и представился командиру полка подполковнику Юрию Михайловичу Емельянову. 13-й армейский артиллерийский полк практически был бригадой, т.к. в нем еще были кадрированные армейские части: реактивный полк БМ-24, истребительно-противотанковый полк, разведывательный дивизион и еще по мелочам. Подчинялся он 13-й общевойсковой Краснознаменной армии со штабом в г. Ровно. Практически с Ковеля началась служба в тех местах, где для советского народа началась война.


Вот и еще один солдат получил боевое оружие. ГДР, военный городок Рослау, 1972 год.

В районе сосредоточения 82-го отдельного автомобильного батальона подвоза горючего ГСВГ. Начальник политотдела тыла осматривает мою походную Ленкомнату. 1973 год.

На стрельбище. Сигнал «Показать!». ГДР, Рослау, 1972 год.

Начальник штаба тыла ГСВГ генерал Гащук в районе сосредоточения у комплекта наглядной агитации.

Заслуженный артист СССР Самойлов и его жена после встречи с личным составом батальона едут в г. Витенберг.

Начальник автомобильной службы ГСВГ полковник Приходько вручает мне орден «За службу Родине в ВС СССР». Апрель 1975 года.

Торжественное собрание батальона в 58-ю годовщину Октябрьской революции. В гостях немецкая делегация во главе с председателем с/х кооператива Вилли Геппертом. 1975 год.

Командир 1-й роты капитан Глоба вручает боевое оружие молодому солдату. 1975 год.

В батальоне был и охотколлектив. После удачного выхода на охоту, трофей — кабан, 97 кг. Секач. Рядом со мной моя дочь Наташа. Зима 1975 года.

Привал после загонной охоты, есть трофей — козел! В центре немецкий егерь Курт Баумгартмайстер и я. Район Рослау, невдалеке от поселка Кликен. Осень 1976 года.

Памятная авария на дорогах ГДР, пройденных батальоном во время учений 1975 года. На переднем плане, лицом к машине, лейтенант Б. Дребышевский.

Надо сделать вот так! Разговор с комсоргом роты. Рослау, 1976 год.

Досуг надо было организовывать. Бой «петухов» для молодых и здоровых ребят — это в самый раз. ГДР, Рослау. 1976 год.


8. На рубежах, где началась война

Город Ковель — большая узловая железнодорожная станция практически на границе с Польшей и у ворот Белоруссии. Это самый западный и большой город в Волынской области с центром в г. Луцке. Кроме артполка в Ковеле стояла зенитно-ракетная бригада БУК, железнодорожная комендатура с парком паровозов НЗ на всякий случай и военный склад-депо с инженерным и дорожным имуществом. Наш командир полка был начальником гарнизона.

Чистенький, обустроенный город походил на все другие городки в Западной Украине, сохранилось много построек времен правления краем Австрией и Польшей. Самыми богатыми и авторитетными организациями города было все, что относилось к железной дороге. Два праздника отмечались в городе с большим размахом и подъемом: День Победы и День железнодорожника. Можно сказать, что вокзал и железная дорога были градообразующими предприятиями. Была еще льнофабрика, мебельное производство.

Ничего нового, помня совет в отделе кадров, мне не пришлось делать, лишь довелось придать большего авторитета политической и марксистско-ленинской подготовке солдат и офицеров. Вместе с полком зимой я уехал на Ровенский учебный центр, в зимние лагеря. Там принимал участие в боевых стрельбах и начал понимать, что артиллерийское мастерство просто так не дается, необходимо много знать, уметь и постоянно тренироваться. Командир батареи — главный стреляющий любой артиллерийской части — если месяц не тренировался «назапиши» или на винт-полигоне, то как летчик теряет навык в управлении самолетом, так и он — огнем батареи поразить цели комбату уже будет трудно. Командир полка полковник Емельянов, не имея академической подготовки, имел опыт боев на Синайском полуострове во время войны Египта с Израилем, очень много времени отдавал передаче своего боевого опыта офицерам полка. Часто проводил радиотренировки в организации управления огнем, тренировки в вычислении данных для стрельбы.

Артиллеристы практически полгода жили на полигоне — 1,5 месяца зимой и столько же летом, а если начальник ракетных войск и артиллерии затевал управление огнем армии, то эти сроки удваивались. На этих выездах я усвоил практическую стрельбу прямой наводкой, частично научился рассчитывать КУ и ШУ, коэффициент удаления и шаг угломера, без чего стрельба с закрытых огневых позиций невозможна. Однако практически уложиться по времени, рассчитать и поразить цель при стрельбе боевыми не получалось. Для этого нужен был опыт. Артмастера научили меня снаряжать агитационный снаряд листовками, правда, реальную стрельбу на залистование цели я тоже пока не освоил. Для того чтобы залистовать цель, надо было рассчитать не только место и высоту разрыва, но силу и направление ветра, куда он понесет листовки. Это очень сложная задача.

Весной 1977 г. приказом командующего ПрикВО меня назначили заместителем командира полка по политической части в город Владимир-Волынский. Практически сразу меня откомандировали на учебу в г. Ленинград на Центральные офицерские артиллерийские курсы им. Маршала К.П. Казакова. Пять месяцев учебы, практическая работа на прекрасном полигоне курсов, лекции по артстрелковой подготовке сделали из меня, как говорят в артиллерии, стрелкача. Я уже более-менее свободно выполнял нормативы по стрельбе с закрытой ОП на «хорошо». Пребывание на курсах дало не только хорошую спецподготовку, но обогатило общими знаниями, расширило кругозор. За время учебы я посетил: Зимний дворец, Смольный, музей А.В. Суворова, Инженерный замок, Юсуповский дворец, Кунсткамеру, Петродворец, побывал почти во всех театрах, посетил Пискарёвское кладбище, музей Ленинградского ВО в Доме офицеров, музей Севера — короче, всего и не перечислишь. Ленинград: каждый дом —памятник, улица — своеобразный музей. Прибыл в полк уже готовым артиллеристом, четко соображавшим, что происходит на огневой позиции и наблюдательном пункте во время боевой стрельбы, понимая отдаваемые команды и значение слов «половинь вилку!».

43-й гвардейский Одерский Краснознаменный ордена Суворова артиллерийский полк, замполитом которого я стал, входил в состав 51-й гвардейской мотострелковой Харьковско-Пражской ордена Ленина дважды Краснознаменной, орденов Суворова и Кутузова дивизии. Оговорюсь сразу, эта дивизия была преемницей одноименной 15-й гвардейской, переименованной в 51-ю по просьбе ветеранов 51-й Блюхеровской дивизии. Поэтому исторический путь дивизии проследить было трудно. Боевой путь 15-й и 51-й дивизий — история нашей славной Красной Армии, ее славных побед ее замечательных полководцев. В дивизии и полку были очень сильны боевые традиции и оставались связи с ветеранами полка и дивизии. Хорошие отношения у штаба и политотдела были с местными органами власти, РК КПУ и городским Советом, а также с комендантом пограничного участка и некоторыми погранзаставами. Добрые взаимоотношения сложились с командованием полка Войска Польского в г. Хрубешове. Ежегодно делегация из района Замостье приезжала на 9 мая во Владимир-Волынский, военная делегация после демонстрации на площади встречалась с личным составом одного из полков. Дважды польскую военную делегацию я по поручению политотдела встречал у себя в полку. Обязательно организовывались общее застолье, и тут наши жены проявляли мастерство кулинарии и гостеприимства. Такие же мероприятия проходили на территории Польши в годовщину освобождения страны от фашистской оккупации, на празднование Дня освобождения всегда приглашалась делегация из Владимира-Волынского, где размещалась наша дивизия и мой полк.

Владимир-Волынский — древний славянский город, бывшая столица Галицко-Волынского княжества Киевской Руси. От древних времен остались валы на месте бывшего кремля, Успенский собор (XII в.), Васильевская церковь (конца XIII — начала XIV в.) В поселке Зимно еще были целы помещения и стены древнего монастыря. Являясь центром одноименного района, город находится в непосредственной близости к границе с Польшей. От Владимира-Волынского идут дороги: на север — 50 км до г. Ковеля, на запад — 12 км до поселка Устилуг, моста через Западный Буг и границы, на юг — 120 км до г. Львова и на восток — 50 км до г. Луцка и далее на Ровно и Киев. Город всегда занимал важное стратегическое место как перекресток основных дорог на Юго-Западе Руси. Он многое видел, его сжигали татары, не раз осаждали венгерские и польские феодалы. В 1370 г. Был захвачен Речью Посполитой, в 1795 г. возвращен России.

Владимир всегда был форпостом на Западе Руси, поэтому царское правительство, укрепляя западные границы империи, в 1850–51 гг. построило на северной окраине и в самом городе казармы для размещения русской армии. Архитектура казарм и офицерского собрания идентичны постройкам в Брестской крепости, такие же казармы я впоследствии видел в Старом Самборе, Луцке, Ровно и даже в г. Хрубешов. Видимо, проекты строго соблюдались строителями и были под жестким контролем.

Кстати, красные казармы Рязанского автоучилища — близнецы и братья тех, что на Западе. Еще со школьной скамьи я интересовался историей: то ли классный руководитель привил этот интерес, то ли по наследству перешло (мой отец учился на истфаке в Воронеже, завершить учебу война помешала). Очутившись в местах, связанных с древней и новейшей историей нашей Родины, особенно в том месте, где началась война и где наши солдаты грудью встали на защиту Родины, я потихоньку собирал крохи памяти того времени. Древние стены казарм несут на себе отметины начала страшного испытания, свалившегося на Родину. Все западные торцы казарм были пробиты снарядами, летевшими в то утро через Буг на военный городок. Эти дыры потом были заложены новым кирпичом, но шрамы четко просматриваются и сегодня. В 1980–81 гг. произошли интересные встречи с людьми, которые встретили войну на этих рубежах; их рассказы и то, что осталось в моей памяти, я не могу не написать здесь. Жалею до сих пор о том, что не вел записи тех бесед.

В 1981 году, уже будучи заместителем начальника политотдела дивизии, мне пришлось встречать и сопровождать человека-легенду, дважды Героя Советского Союза, кандидата военных наук, генерал-лейтенанта артиллерии Василия Степановича Петрова, который начал войну командиром огневого взвода 92-го ОАД Владимир-Волынского укрепрайона. За годы войны он был неоднократно ранен, потерял обе руки, но до конца войны остался в строю, войну закончил командиром истребительно-противотанкового полка. Находясь в госпитале после потери кистей рук, подлежал комиссации, но он написал письмо И. Сталину с просьбой оставить его в строю, Сталин на его аттестационном листе вывел: «Оставить в кадрах навсегда!» После войны он был заместителем начальника ракетных войск и артиллерии ПрикВО по противотанковой артиллерии. В дальнейшем ему назначили персональную пенсию и штат помощников с двумя автомобилями «УАЗ» и «Волга», дали квартиру в Киеве, где он продолжал заниматься военно-научной работой. В 1968–1979 гг. Петров написал и издал две книги «Прошлое с нами», в которых очень правдиво описывается начальный период войны и героическая стойкость советских солдат.

Генерал-лейтенант приехал к нам в сопровождении офицеров Политуправления округа. О его приезде мы были извещены звонком из штаба ПрикВО. Вместе с председателем городского Совета и корреспондентом местной газеты мы встречали делегацию у ворот города. Встретив генерала, мы показали ему место размещения и уточнили план, он запланировал встречи с активом города и личным составом дивизии, а также поездку к месту размещения дивизиона в пос. Зимно и в другие места, оставшиеся в памяти о первых часах войны. Все встречи в Доме культуры города и в клубе дивизии прошли очень хорошо. При поездке в Зимно и к госгранице он уверенно показал места огневых позиций своего взвода 22 июня 1941 г., показал высотку, где был наблюдательный пункт батареи, назвал даже номер высоты и отметку пункта триангуляции. Впоследствии я проверил по карте, все данные совпали точно: видимо, события и цифры того дня навсегда отпечатались у него в памяти.

Многое я тогда услышал от очевидца событий начала войны. Напрочь развеяны утверждения тех, кто считал и утверждает сейчас, что накануне войны в наших войсках, в частности расположенных в пограничных районах, царили благодушие и беспечность, а Советское Правительство ничего не делало для подготовки к войне. В.С. Петров рассказывал, что за месяц до войны их 92-й отдельный артиллерийский дивизион был в полной боевой готовности. Все офицеры жили в расположении части, снаряды были загружены в тягачи, проводилась интенсивная боевая и специальная подготовка с солдатами и офицерами, постоянно организовывались скрытные рекогносцировки местности в районе границы и в глубине на предмет определения возможных ОП и НП. Из его рассказов было понятно, что в этом районе была сосредоточена солидная мощь Красной Армии: Владимиро-Волынский УР насчитывал 100 дотов, сформированных в 6 отдельных узлов обороны, гарнизоны узлов обороны состояли из 4 пулеметно-артиллеристских батальонов, размещенных в близлежащих деревнях, при объявлении войны они должны были успеть занять места в дотах. Как видим, руководство страны не предполагало всей вероломности Германии. Да и разместить людей больше было негде. В самом городе стояли: 87-я стрелковая и 41-я танковая дивизии, последняя завершала формирование на базе легкой танковой бригады; комендатура укрепленного района с подчиненными ей 85-й и 92-й ОАД на механической тяге; 4-я погранкомендатура с ротой курсантов. УР был полностью готов, там, где еще железобетонный дот строился, рядом был сделан деревоземляной. Все доты вооружались пулеметами и орудиями 45–76 мм.

В мае 1981 г. в политический отдел пришло письмо из Москвы от председателя совета ветеранов 87-й стрелковой дивизии с просьбой принять их делегацию в июне. Ветераны боев 22 июня 1941 г. хотели побывать в местах своей боевой юности. Командир дивизии гвардии полковник А.Ф. Картапов поручил мне заниматься встречей ветеранов и организацией всех мероприятий. Районный комитет КПУ и городской Совет оказали нам большую помощь: во-первых, предоставили номера в гостиницах города, во-вторых, дали команду близлежащим колхозам и винно-коньячному заводу помочь нам решить вопрос с организацией питания и банкета. Встречая и размещая ветеранов, я многим задавал вопрос: «Как вы встретили первый день войны?» Из услышанных рассказов мог бы получиться целый том воспоминаний. Я здесь напишу только то, что запомнил на сегодня, совесть не даст умолчать. Из рассказов офицеров штаба 87-й СД выяснилось, что директивами сверху утверждалось, что началу боевых действий со стороны противника будут предшествовать объявление войны и мобилизация. За этот период подразделения пулеметно-артиллерийских батальонов успеют занять свои доты и, получив особое разрешение на применение оружия, вступят в бой. Сейчас удивляться «получению особого разрешения» не надо, уже давно известно о мощной дезинформации, которую проводила германская разведка. Лично видел у одного райкомовского работника англо-немецкий разговорник выпуска 1941 года, изданный тиражом в 100 тысяч экземпляров. Этот человек рассказывал, что, по рассказу его матери, таких брошюр в городе на руках у людей было полно, но мать была учительница и потому эта книжка сохранилась. Известно также, что наши разведчики, как ни искали в загашниках у немцев, так и не смогли найти зимней смазки для оружия и техники и утепленного обмундирования для солдат. Кто мог всерьез подумать, что Д-21 «план Барбаросса» отводил на всю войну против нас всего несколько недель! Руководство в Москве знало, что мы еще не готовы, что надо еще 1–1,5 года продержаться. Именно отсюда такие директивные указания «о получении особых указаний на применение оружия». И что под прикрытием вступивших в бой гарнизонов УРов части 87-й СД также по особому указанию должны начать выдвижение в выжидательные районы, а из них тоже по указанию приступить к занятию заранее распределенных между подразделениями и частично подготовленных позиций в промежутках между узлами обороны, тем самым обеспечить «полевое заполнение» укрепрайона. Это сейчас с вершины прошедшего времени, «видя бой со стороны», легко судить, что некоторые «судьи» и делают, крича об ошибках Сталина. А тогда?..

87-я СД состояла из 3 стрелковых и 2 артиллерийских полков, частей боевого и тылового обеспечения. Это было сильное соединение, имевшее боевой опыт финской кампании. Дивизия имела около 15 тыс. штыков, 1 тыс. пулеметов, сотню минометов и около 200 полевых и зенитных орудий. Получив сообщение об объявлении войны, части дивизии в выжидательных районах должны были пополниться боеприпасами и дожидаться прояснения обстановки, а также разрешения на открытие огня и занятие назначенных в районе УРов позиций. Одновременно с выходом в выжидательные районы выслать разведподразделения в районы: Залужье, Устилуг, Русов и Бубнов, а также в места занятия позиций полками. Независимо от сообщений разведки выход из выжидательных районов разрешался только по особому указанию старших начальников. Лишь только после этого части приступают к выполнению боевых задач.

В рассказах, услышанных о начале войны от генерала Петрова и ветеранов 87-й, события перекликаются, только они разнятся увиденными лично и пережитыми каждым. По рассказу Петрова, он с группой выпускников Сумского артучилища прибыл во Владимир-Волынский за месяц до рокового дня. Назначен старшим офицером на батарее 92-й ОАД укрепленного района. Месяц интенсивной боевой и политической подготовки позволили войти в курс дел и практически усвоить обязанности. Знакомство с обстановкой породило четкие убеждения, что надо готовиться самому и усиленно готовить людей. Немцы постоянно хамски вели себя на границе, прямо на глазах занимали огневые позиции на противоположном берегу Западного Буга, самолеты-корректировщики постоянно летали над городом и окрестностями. Нашим войскам всячески запрещалось что-либо предпринимать, чтобы не дать повод немцам в обвинении нас в чем-либо. Ведь войну против Польши Германия начала с дешевой провокации у маленькой пограничной радиостанции у г. Гляйвиц!

Петров рассказал, что, находясь почти месяц безвыездно в казармах, офицеры дивизиона в субботу 21 июня получили разрешение убыть в город к семьям на 22 июня. Удар огромной силы обрушился внезапно. В 3 ч. 06 мин. монастырь в Зимно, где размещались 85-й и 92-й ОАД, подвергся артиллерийскому обстрелу, с первых минут появились убитые и раненые, горели в парке тягачи и деревянные постройки. В этой ситуации личный состав сумел практически под обстрелом вывести из парка боевых машин все орудия и занять невдалеке от Зимно выжидательный район. И до раннего утра находились в неведении, что же происходит, хотя наблюдали, как волны самолетов идут на восток, и сами несколько раз подверглись нападению «юнкерсов». В 6 час. утра прибыли из города офицеры батареи, и комбат проинформировал, что дивизион переподчинен начальнику артиллерии 87-й дивизии и что получен приказ выдвинуться на огневые позиции в район с. Хотячев, северо-западнее Владимира.

Заняв огневые позиции, батарея, где старшим был Петров, начала получать с НП от комбата данные целеуказаний, но каждый раз, когда как батарея была готова открыть огонь, поступала команда «Стой!». А в 8 час. 30 мин. поступает команда «Отбой» и приказ переместиться в сторону восточнее Владимира и там ждать. Только там была получена команда занять ОП в лесу юго-западнее Зимно в готовности к 11.55 открыть огонь. Началась работа, к 14.20 расход снарядов только на 3-й батарее дивизиона достиг 600 единиц, а с НП постоянно шли все новые и новые целеуказания и просьбы увеличить темп огня. К 18 часам были израсходованы все боеприпасы, а начальник боепитания доложил, что склады сгорели. За 6 часов боя только одна батарея 92-го ОАД израсходовала 60 тонн 152-мм боеприпасов. Интенсивность боя была такова, что орудия при отдаче закапывались в землю, изменяя установки, и их постоянно приходилось перетаскивать на другое место. В 21.00 перед фронтом батареи появились немецкие танки, их уничтожили снарядами НЗ и после этого боя получили команду отойти.

В районе восточнее Владимира командир дивизиона отдал команду разукомплектовать гаубицы, а тягачи сжечь. Далее 92-й ОАД воюет как пехотное подразделение, отступая в направлении Луцка.

Офицер штаба 87-й долго сидел у меня в кабинете, заявив, что это был его кабинет — помощника начальника оперативного отдела дивизии. Он рассказал, что командир дивизии полковник М.И. Бланк, являясь старшим начальником в гарнизоне, зная положение дел на границе и чувствуя приближение войны, вопреки указаниям сверху вывел дивизию 14 июня с зимних квартир в район боевого предназначения. Этим самым спас личный состав от поражения артогнем в казармах, а технику на стоянках. Прибывшее начальство из 5-й армии отругало и приказало к исходу субботы 21 июня все спокойно вернуть на свои места, в воскресенье доложить обстановку, а в понедельник 23-го быть на заседании Военного Совета Армии, где командование дивизии получит свое за нарушение указаний и непонимание сообщения ТАСС от 17 июня 1941 года.

Офицер-артиллерист из легкого артиллерийского полка 87-й СД рассказал, что он прибыл в полк перед войной, был командиром огневого взвода. Жили во Владимире у хозяйки на квартире, отношение было уважительным, по соседству было много беженцев из-за Буга, они и хозяева говорили, что скоро «немак» пойдет на Россию. 13–14 июня их полк, как и всю дивизию, вывели в район, где они до 20 числа занимались боевой подготовкой: рекогносцировали местность, оборудовали огневые позиции и места возможных НП. В пятницу после обеда дали команду свернуться и идти на зимние квартиры. В субботу, обслужив технику и оружие, все офицеры вечером на совещании у командира полка получили разрешение впервые за месяц остаться ночевать на квартирах с женами или на съемных квартирах у хозяев. Лейтенанта назначили дежурным по части, и он рассказывал, что товарищи, уходя, подначивали его: «Ты дежурь хорошо, а мы отдохнем сегодня, там забужанки симпатичные понаехали, приглашали на цуйку». Сделав отбой и проверив наряд, он позвонил в другой полк, где служил его товарищ по училищу, только что приехавший в дивизию. Пригласил его приехать поговорить об общих знакомых. Все офицеры-артиллеристы традиционно имели персонального коня. Друзья встретились и проговорили далеко за полночь. Во время разговора слышали в городе стрельбу где-то у железнодорожного вокзала. Пробовал дозвониться до дежурного по дивизии — связи не было, ранее не смог позвонить командиру полка, особого значения этому не придал, т.к. такое уже бывало и раньше, утром решил отправить связистов на линию. Лег спать, и только засыпая услышал, что кто-то очень сильно колотит в раму окна, под которым стоял топчан. Хотел отругать часового, стоящего у дежурки. Встал, услышал разрывы и увидел яркие вспышки за окном, в парке что-то горело. Горела крыша казармы напротив, и оттуда из окон 1-го и 2-го этажей выпрыгивали люди. Успел нажать кнопку объявления тревоги и упал, получив сильный удар в голову. Очнулся лежа на топчане, в помещении уже был адъютант начальника штаба, который, открыв сейф и вскрыв красный пакет, пытался читать напечатанную на многих листах совершенно секретную инструкцию действий полка при внезапном нападении противника. Напротив сидел начальник связи полка, и его перевязывал санинструктор; капитан получил пулевое ранение плеча, когда ехал в полк. Лейтенанта ударило в голову острой щепкой от расколовшейся оконной рамы, она прошла вскользь по голове. Мимо дежурки на рысях промчалась батарея 76-мм орудий, она была наготове, так как в воскресенье должна была грузиться в эшелон и убыть в г. Лугу на соревнование артиллерийских батарей Красной Армии. Остальные батареи выходили из парка уже под огнем самолетов с большими потерями. В бой вступили уже на восточной окраине Владимира-Волынского, а не там, где им были определены огневые позиции по плану. Отходили с боями по шоссе на Луцк. В районе села Войница встретились с 1-й артиллерийской бригадой резерва, шедшей на Запад из Луцка. Этот бой с танковой колонной фашистов у с. Войница описан в мемуарах маршала К.С. Москаленко «На Юго-Западном направлении». В 1941 г. он командовал 1-й противотанковой артиллерийской бригадой РГВК. Героизм советских артиллеристов сломал пыл танкового клина фашистов, рвавшегося на Луцк–Киев. Сотни горящих танков и трупов оставили они под Войницей. У въезда в село со стороны Владимира-Волынского на холме у дороги, на пьедестале стоял памятник артиллеристам: 76-мм орудие стволом на запад. Сейчас, может быть, его уже и нет, так как во времена правления Ющенко советские памятники уничтожали, как, например, памятник Герою Советского Союза Николаю Кузнецову во Львове.

Другой офицер, будучи в начале Великой Отечественной войны сержантом, рассказал, что, когда их стрелковый полк вышел в район и начал оборудовать окопы, его вызвал командир роты и приказал следовать к границе, на заставу с двумя бойцами, указал направление и дал записку, в которой говорилось, что сержант является связным заставы с батальоном полка дивизии. Когда двинулись в путь и до заставы оставалось совсем близко, как из-под земли перед ними появились пограничники и очень ловко обезоружили всех троих. На заставе им не поверили, обыскали и заперли в подвале. Там и дождались артиллерийского обстрела заставы, просидев в подвале более суток. В дальнейшем приняли бой вместе с пограничниками, а когда все было разрушено огнем, ушли в лес и затем всю войну провоевали в стрелковом полку НКВД, сформированном из Владимир-Волынского погранотряда.

Были и другие рассказы — все они перекликаются с услышанным. 41-я танковая дивизия 13–14 июня тоже ушла с места постоянной дислокации в район сбора по тревоге в лес, у местечка Пятыдня, оттуда она должна была идти маршем в район г. Ковеля на прикрытие границы по лесным и полевым дорогам, параллельно шоссе на Ковель. Однако ей пришлось воевать там, где застала ее война. В 1981 г. командование 51-й дивизии и власти города обратились к маршалу И.И. Якубовскому, встретившего войну в 41-й танковой, с просьбой оказать содействие в возведении памятника танкистам в городе. В этом же году Т-34 стал на юго-западной окраине Владимира-Волынского орудием на Запад, туда, откуда пришла война.

Сегодня, по прошествии времени, можно по-разному оценивать те события, их возможное развитие и итоги. Можно бесконечно критиковать просчеты армейского командования и ошибки политического руководства страны. Причем ко всему сегодняшнему хору критиков, этих познеров, сванидзе, млечиных и иже с ними, очень подходит поговорка: «Каждый мнит себя героем, видя бой со стороны!» Эти горе-аналитики ни одной ночи не спали в казарме, не поднимались по тревоге и вообще понятия не имеют об армейской службе, не говоря уже об участии в боевых действиях. Нормальные люди помнят, знают и чтят в своих сердцах подвиг солдат 1941 года. Наш народ тогда отдал все для Победы, готов был все отдавать для Армии и в мирные дни.

Помню свой приезд в с. Перекоповку Семилукского района Воронежской области, на родину моего пропавшего без вести отца. Я в форме курсанта, дядька, брат отца, пришедший живым с войны, и еще пара соседей сидим на лавочке у завалинки и пытают меня вопросами: как учат, чему, как кормят, где спим и на чем, какие ныне командиры, строгие или так себе? Я только успевал отвечать. Один из стариков щупает мундир, смотрит на мои хромовые сапоги и говорит: «Хороший материал, дорогой». Другой добавляет: «У нас-то ремни из брезента были, сейчас, смотрю, из кожи, дорогой — и, подумав, добавляет: — Ну и ладно, что дорого, все отдам, лишь бы войны не было!» Это я запомнил на всю жизнь. Что могут ответить на вопросы моих собеседников сегодняшние правители? Ведь уничтожена лучшая в мире Армия, созданная и воспитанная всем нашим народом. Готова ли сегодняшняя армия России сдержать такой же вероломный и мощный удар «друзей» с Запада и из-за океана?

51-я гвардейская МСД, занимавшая эти казармы уже после войны, как я уже писал, находилась практически на границе, 6 км на полет птицы — и уже Западный Буг, граница с Польшей. Когда в ПНР начались события, связанные с движением «Солидарность», дивизию практически привели в боевую готовность. Пограничники и наши разведчики, следившие за районом западнее Устилуга, докладывали, что на мосту через Буг поляки поставили рогатки из колючей проволоки, а на том берегу подозрительные «рыбаки» наблюдают за нашим берегом.

11 ноября 1980 года, вечером неожиданно сигналом по системе «Шнур» дивизии была объявлена боевая готовность «Полная». Начался призыв приписанных в дивизию военнообязанных запаса в военных комиссариатах Волынской области. Полки дивизии по тревоге вывели команды в районы развертывания и приступили к оборудованию пунктов приема личного состава и техники, проверке и восстановлению линий связи с районами развертывания. Штаб и политотдел дивизии вышли в запасной КП, ракетный дивизион — в выжидательный район, штабы полков и батальонов — на свои ЗКП.

В течение суток дивизия, уложившись в положенный срок, отмобилизовалась, приняв в свои ряды 13 тыс. приписников из запаса. Приступили к 3-дневному боевому слаживанию, после окончания которого доложили командующему округа о готовности и провели в дивизии смотры боевой готовности и митинги в каждом полку. На митингах присутствовали: командующий округом генерал-полковник В.А. Беликов, член Военного Совета 13 ОКА первый секретарь Волынского обкома партии Палажченко и другие руководители округа, области и района. Была дана высокая оценка управлению дивизии, областному и районным военкоматам за проделанную работу по развертыванию полков дивизии. На совещании командиров частей и их заместителей под секретом сообщили, что все эти мероприятия связаны с событиями в Польше, а дивизия должна быть готова к вступлению на ее территорию для наведения там порядка.

Данное сообщение было воспринято каждым неодинаково, но все понимали: приказ есть приказ! Все полки дивизии ушли из Владимира-Волынского: 44-й гв. МСП — на львовский учебный центр; 47-й гв. МСП — на ровенский; 43-й гв. артиллерийский полк — в Луцк; разведывательный батальон — на львовский полигон; ракетчики остались в запасном районе; саперный батальон — в районе Устилуга, недалеко от моста через Буг. Два полка в развернутом состоянии, 50-й гв. МСП и танковый полк оставались на месте. Батальон связи и комендантская рота были на ЗКП дивизии. Таким образом, дивизия была рассредоточена в окружности 200–250 км полк от полка. Там в районах проходили учения полков с боевой стрельбой, чем завершалось боевое слаживание частей дивизии. Призванные солдаты и офицеры очень добросовестно и с пониманием относились к событиям. Пожилые, уже отцы семейств, 30–40-летние солдаты и сержанты говорили при беседе: «Ну чего мы ждем, товарищ подполковник? Пидемо у ту Польшу та научим цих ляхив радяньску владу любить». Многие призванные офицеры в 1968 г. были очевидцами событий в Чехословакии, уже знали, как там пытались привнести так называемый социализм с «человеческим лицом».

Политотдел постоянно держал руку на пульсе событий и ежедневно готовил аналитическую справку. Еще ранее, отрабатывая вопросы мобилизационной готовности, я приписал в политотдел офицеров из обкома и райкома партии. Так, редактором дивизионной газеты был заведующий отделом партийной жизни областной газеты. Два инструктора политотдела были заведующими отделами РК КПУ г. Владимира-Волынского. Спецпропагандист политотдела был директором школы, преподавал английский и знал немецкий, польский и чешский языки. Почти круглосуточно слушали специальный приемник для принятия и записи передач всяких западных, вражеских, голосов, в т.ч. польских радиостанций.

Уже на 3–4-й день после развертывания дивизии одна из радиостанций Запада передала, что Советский Союз на границе с Польшей сосредоточил 75-тысячное войско для вторжения. Постоянно болтали всякую чушь и гадость, разжигая антирусские и антисоветские настроения. Генерал Дудник, заместитель начальника Политуправления ПрикВо, «сидел» все время в политотделе, курируя и подпирая нас, «задавил» меня, требуя точно по графику отпечатать в только что развернутой типографии дивизионную газету по нормативам военного времени, т.е. 1 номер на 4–5 человек. Я должен был доложить на третий день с начала развертывания, что 3 тысячи экземпляров отпечатаны и ждут отправки в части дивизии, что и выполнил.

Правда, я предупреждал этого, ну очень умного, генерала о том, что с названием и логотипом, заложенными в мобилизационном плане, нельзя тиражировать нашу газету в такой обстановке. Название газеты, полученное под Сталинградом, могло спровоцировать международный скандал, но Дудник жестко стоял на своем, мне оставалось только подчиниться. Утром четвертого дня я доложил, что номер газеты готов. «Как будешь распределять?» — спросил генерал. Я доложил, что есть журнал раздачи. «Срочно обзвони замполитов, пусть присылают машины за газетами», последовала следующая команда. К обеду все газеты разошлись. Несколько номеров были сделаны на мелованной бумаге для начальства, эти номера генерал увез во Львов для доклада о проделанной им работе члену Военного Совета, начальнику политуправления ПрикВО генерал-лейтенанту В.А. Силакову. Думаю, что Дудник получил от Силакова по полной программе за политическую тупость и глупый служебный раж. Уже через 2 часа после отъезда Дудника в округ позвонили по телефону ЗАС, властный голос жестко требовал немедленно весь тираж собрать и сжечь в присутствии оставшегося в дивизии одного из офицеров политуправления округа. Офицер должен был доложить Силакову, что приказ выполнен. Один-единственный экземпляр газеты засекретить и подшить в дело. А все дело заключалось в том, что наша газета называлась «На штурм врага!», это боевое название она получила вместе со званием «Гвардейская». Естественно, попади номер газеты в СМИ западных стран, шума было бы очень много. Бог миловал, и хотя доклад прошел, но было ясно, что 100 процентов номеров собрать уже невозможно. К врагу газета не попала.

Был еще один курьезный, но поучительный случай. 44-й гв. МСП, находясь на львовском полигоне, договорился с председателем колхоза взять из стога соломы для набивки матрацев солдатам, за это солдаты помогут заготовить веточный корм для коров. Все было сделано с избытком, однако председатель написал письмо в комиссию по подготовке XXVI съезда КПСС о том, что военные забрали солому и что в эту зиму бедные коровки остались без корма. Поднялся страшный скандал. Комдив вызвал меня на полигон и там сказал мне: «Езжай во Владимир, обратись к секретарю райкома Чапюку, реши с ним вопрос». Вопрос был решен немедленно, 2-й секретарь РК КПУ получил задачу, и мы, взяв в 50-м полку солдат-приписников, загрузили соломой 15 КамАЗов, целый стог. Когда Чапюк провожал нас, предложил: «Надо бы на переднем КамАЗе повесить красный транспарант «Партизанская Волынь — бандеровской Львовщине!». Конечно, это была шутка, но с долей большой правды. Конфликт был улажен, но впечатления остались.

Между всеми делами я выкраивал время заниматься любимым делом — историей. Боевой путь дивизии был очень запутанным, так как он сложился из двух историй совершенно разных частей 136-й СД, впоследствии 15-й гвардейской и 51-й стрелковой Перекопской. Обе заслуженные, обе имели большую и славную историю. Если с 15-й гвардейской было более-менее все понятно, то с историей 51-й — нет. Известно было одно, что эта дивизия сформирована из отряда В.К. Блюхера, собранного им и прошедшего с боями от Оренбурга 1500 км по тылам белых войск и вышедшего в расположение советских частей 3-й армии РККА Восточного фронта в 1918 г. За этот героический марш В.К. Блюхер был награжден орденом Боевого Красного Знамени № 1, а отряд стал 51-й дивизией РККА. За боевые подвиги в годы Гражданской войны дивизия получила наименование Перекопская, награждена Красным знаменем ВЦИК, а к 15-й годовщине штурма Перекопа (1935 г.) награждена орденом Ленина. По просьбе ветеранов 51-й, чтобы сохранить память о ней, 15-я была переименована с сохранением названий частей и орденов 15-й.

Занимаясь историей дивизии и оформлением музея Боевой славы, я вышел на человека, который занимался давно историей 51-й. Это был учитель географии одной из школ г. Перми В.С. Шаньгин. Когда-то он переписывался с дивизией, и, найдя его адрес, я написал ему письмо. Ответ был интересным. Он прислал адрес жены В.К. Блюхера, Глафиры Лукиничны, проживающей в Москве, и обещал приехать во Владимир вместе с ней. Я подтвердил готовность встретить их. Встреча состоялась, и была очень интересная и долгая беседа. Она рассказала, как стала женой Василия Константиновича, как они жили на Дальнем Востоке, как и за что их обоих репрессировали и кто приложил к этому руки.

Все началось с письма Мехлиса к Блюхеру с просьбой написать о взятии Крыма и отметить при этом особые военные заслуги именно Мехлиса. Написанное должно было стать передовицей в газете «Правда», где Мехлис был главным редактором. Появление такой статьи ставило бы Мехлиса на уровень авторитета М.В. Фрунзе. Взятие Крыма было знаковым явлением, этим событием закончилась Гражданская война, слово «Перекоп» в то время имело такое же значение, какое значение имеет сегодня слово «Победа».

Страна отмечала 15-ю годовщину взятия Крыма, но в 1935 году, кроме Блюхера, видных полководцев в живых уже никого не было. В.К. Блюхер отказал в просьбе по двум причинам: во-первых, у Мехлиса никаких военных заслуг тогда не было, и, во-вторых, Блюхер уже выполнил такую же просьбу, но — газеты «Известия».

Отказ стал одной из причин появления у Блюхера опасного врага, тем более, что уже в 1937 г. Мехлис стал начальником ПУ РККА. По своему весу эта должность была второй после Главкома Вооруженных Сил страны. Летом 1938 г., когда Блюхер был на фронте, будучи командующим Дальневосточного фронта и организовывал отпор японским агрессорам у оз. Хасан, на Дальний Восток прибыла комиссия во главе с Мехлисом якобы для проверки ОКДВА. Туда, где шли боевые действия, Мехлис конечно не поехал, просидел в штабе. Вызвал Блюхера с фронта. Результатом его проверки стал тенденциозный доклад в ЦК партии и извращенное обвинение Блюхера в разных смертных грехах. Затем последовали вызов в Москву и разнос на заседании Политбюро ЦК, особо изгалялись Мехлис и Ворошилов. Блюхера обвинили в стремлении отделения Дальневосточной Республики от СССР, вместе с братом — военным летчиком — в шпионаже, разврате и пьянстве. Обвинили в том, что, будучи главным военным советником в Народно-революционной армии Китая, после контрреволюционного переворота 12.04.1927 года, совершенного правым гоминьдановцем Чан Кай-ши, по приказу которого были уничтожены многие советские военные советники, он, Блюхер, остался жив. Блюхер тогда сумел только благодаря своему авторитету среди солдат охраны главного штаба НРА Китая спастись сам и спасти всю свою группу офицеров, организаторов Северного похода НРА. Если с позицией Мехлиса все понятно, то с Ворошиловым несколько сложней. Дело в том, что маршал Блюхер по своему авторитету в армии не уступал маршалу Ворошилову. После разбирательств в Кремле его отправили отдыхать в санаторий в Крым для поправки здоровья, успокоив, что найдут ему другую должность. В том же санатории, в том же 1938 г. его забрали вместе с женой и детьми. Там же арестовали и его брата Константина. После ареста Глафира Лукинична больше не видела мужа. Сама она была сослана на 8 лет в лагерь, а после — на поселение в Казахстан. С помощью ветеранов 51-й дивизии она со временем смогла разыскать своих детей.

На время нашей встречи с Глафирой Лукиничной ее дочь жила с ней, а сын после окончания института стал работал в городе Свердловске. Глафира Лукинична много сделала для реабилитации и сохранения доброй памяти мужа. На собственные средства она поставила его бюст во дворе пермской конезаводской средней школы, носящей имя В.К. Блюхера. Она дважды приезжала в дивизию, встречалась с личным составом, офицерами полков дивизии. В 1981 г. привезла с собой книгу, изданную на средства Моссовета к 5-летнему юбилею 51-й стрелковой дивизии. Изумительное издание, чудесная полиграфия, все заголовки рисованные, масса фотодокументов тех времен. Самое главное то, что описание всех боевых действий сделано без всяких преувеличений и искажения событий. Книга находилась у меня до моего отъезда из дивизии, в 1984 г. я переслал ее ценной бандеролью Глафире Лукиничне в Москву. Несколько раз обращался в Политуправление и окружную газету с предложением переиздать книгу, так как в ней масса неизвестных исторических документов, но никому это было не нужно.

Учитывая непрекращающиеся агрессивные выпады против СССР, усиление военного присутствия США в Европе, на Ближнем и Дальнем Востоке, Советское Правительство, Министерство обороны очень большое внимание уделяли укреплению Вооруженных Сил страны. В течение одного месяца наша дивизия перевооружилась: вместо танков Т-62 мы получили Т-72 с более мощным вооружением и лучшими техническими характеристиками. Постоянно, раз в год, один из полков дивизии разворачивался до штатов военного времени.

В 1983 году командующий ПрикВО генерал-лейтенант Беликов приказал на базе нашего 44-го гв. МСП провести на БМП показные занятия для всего округа по развертыванию полка и боевому слаживанию. Мне выпала доля готовить к показным занятиям политотдел, начальник мой, полковник А.Т. Донченко, убывал к новому месту службы. Два месяца изнурительной, порой бестолковой работы завершились показом, все прошло нормально, хотя нервов было потрачено много. Я же нашел себе еще одну заботу, с пополнением прибыл солдат, окончивший архитектурный институт во Львове и занимавшийся скульптурой на профессиональном уровне. Моя давняя идея — создать памятный знак дивизии — обрела практическую реальность. Макет был утвержден, и через несколько месяцев памятник был готов. Он состоял из двух сходящихся в центре полукруглых стен, на которых были эпизоды: на левой — Гражданской войны с бюстом В.К. Блюхера, посередине — стилизованный штык и ствол автомата ППШ, на правой — эпизоды Великой Отечественной с бюстом И.С. Конева, командовавшего 50-м СП, на базе которого была создана 136-я стрелковая дивизия, впоследствии 15-я гвардейская. Бюст В.К. Блюхера одобрила и Глафира Лукинична, бывшая в это время в гостях в дивизии.

С вновь прибывшим начальником политотдела полковником Макаровым работа не сложилась, т.к. это был человек уже сегодняшнего карьеристского типа, склонного к интригам и подставам. Когда он появился в дивизии, всю ответственность за показные занятия он свалил на меня. Впоследствии он из офицеров политотдела стал формировать себе любимчиков, первым таким доверенным лицом стал помощник по комсомолу старший лейтенант В. Хацановский. Б.И. Макаров до прихода к нам в дивизию был начальником политотдела в десантной бригаде генерала Слюсаря в Афганистане. За свои не очень-то благовидные дела там через несколько лет он и ряд других офицеров штаба этой бригады были разжалованы и привлечены к уголовной ответственности. Б. Макаров, будучи уже в Кемерове на политотделе корпуса, был исключен из партии и осужден. Его суть я понял еще в дивизии: работать с таким человеком, у которого во главе угла стояли корыстные цели, организация приемов и подарков прибывающим в дивизию комиссиям, я не смог.

Военного академического образования у меня не было, так как в 1981 году приемная комиссия академии им. Ленина по чьей-то интриге вычеркнула меня из списков абитуриентов. По-другому меня просто «посадить» было нельзя. С красным дипломом училища и орденом «За службу Родине» мне было достаточно сдать только один экзамен «организация партийно-политической работы в СА и ВМФ» даже на тройку, и вопрос зачисления решался. Двойку поставить мне не могли, иначе меня надо было бы снимать с должности, а этого сделать было нельзя. Была попытка в 1983 г. выдвинуть меня на должность начальника политотдела бригады материального обеспечения 40-й армии в Афганистане, но ЧВС 13-й ОКА генерал-майор Забуцкий решил использовать эту возможность, чтобы избавиться от пьяницы заместителя начальника политотдела в другой дивизии. Я не стал противиться. Делать там уже было нечего, войска должны были скоро уйти в Союз, а бригада, имевшая дурную славу, подлежала, как и вся 40-я армия, расформированию. Попасть под разборку итогов чужой деятельности ничего хорошего не предвещало. Кадровики предложили мне другую должность — заместителя начальника военного санатория «Шкло» по политической части с таким же должностным окладом. Долго не думал, согласился, тем более, что моя жена с 1964 г. жила с одной почкой, а этот санаторий был для нее профильным. В июле 1984 г. я был назначен на эту должность.


Западные ворота древнего славянского города-воина. Стена дота на западной окраине города у села Пятыдня. Гарнизон дота держался более суток, командир гарнизона лейтенант С.Г. Гуденко дрался до конца. Оборонительная стена монастыря в Зимно, здесь генерал Петров встретил 22 июня 1941 года.

Строевой смотр дивизии. Командир полковник А.Ф. Картапов рассказывает об орденах на Знамени 51-й.

Заместитель командира 43-го гв. артиллерийского полка по политической части гв. подполковник М.Н. Занин на полковом артвинтполигоне. Зачет по АСП, отстрелялся на «хорошо». Владимир-Волынский, 1977 год.

Польская военная делегация из г. Хрубешов в гостях у личного состава 43-го гв. артполка. 1979 год.

Митинг после итогов развертывания 47-го гв. МСП. На трибуне Командующий ПРИКВО генерал-полковник Беликов, командир полка подполковник Стыров и первый секретарь Волынского обкома Палажченко, ноябрь 1980 г.

Митинг жителей г. Хрубешов и воинов полка Войска Польского в честь годовщины освобождения Польши от фашистских оккупантов. На трибуне внизу ветераны 1-й польской пехотной дивизии им. Т. Костюшко, вверху у микрофона я, рядом первый секретарь Владимиро-Волынского РК КПУ Чапюк, делегаты Владимиро-Волынского района, командир польского полка, майор Ольховец — командир разведбата 51-й гв. МСД, и замполит полка Войска Польского. 1981 год. На мосту через реку Западный Буг нашу делегацию встречает командир полка Войска Польского. Уже на польской земле, справа майор Ольховец.

Встреча генерал-лейтенанта Петрова у ворот города. Встречают: за командира дивизии полковник Фонов, я и председатель горсовета Владимиро-Волынского С. Потурай. Июнь 1981 года.

Первая поездка к месту, где лейтенант Петров встретил войну, Древние стены монастыря в пос. Зимно носят на себе раны 22 июня 1941 года. На встречу пришли пионеры поселковой школы, для них это встреча с живой и героической историей страны.

Возложение венков к памятнику погибшим воинов в г. Владимире-Волынском, от личного состава дивизии венки возлагают: зам. командира дивизии по техчасти полковник Фонов и зам. начальника политотдела подполковник Занин. После возложения в ДК состоялась встреча генерал-лейтенанта Петрова с общественностью города и воинами гарнизона.

Занимаясь историей дивизии, пришел к мысли создать памятный комплекс боевого пути 51-й СД и 15-й гв. МСД, героям Гражданской и Великой Отечественной войн, отметить память В.К. Блюхера и И.С. Конева — Маршалов Советского Союза, создателей и командиров этих прославленных соединений. В 1982 г. комплекс был возведен. Жаль, что фото левой части в моем архиве не сохранилось. Бюст В.К. Блюхера одобрен был его женой Глафирой Лукиничной Блюхер. Владимир-Волынский, военный городок 51-й гв. пятиорденоносной мотострелковой дивизии. Что стало с ней и с памятным комплексом в самостийной Украине — не знаю.

Фотографии из газеты «Слава Родины» ПрикВО, спецподборка «Гордимся округом своим», статья капитана М. Назарова «В пламени и Славе» о героизме воинов 51-й стрелковой дивизии под Каховкой и на Перекопе и буднях воинов-танкистов, в гостях у которых была Г.Л. Блюхер. 6.09.1983 года.

Я очень долго состоял в переписке с Глафирой Лукиничной. Постарался написать все то, что услышал от нее о судьбе ее и мужа.

Ровенский полигон (РУЦ), на танковой директриссе. Идет боевая стрельба Т-72. 1980 год.

В Бресте по культурной программе. Г.Л. Блюхер, подполковник Березин, А.И. Шаньгин и прапорщик Иванов — водитель. Апрель 1983 года.

Открытие памятника воинам-танкистам 41-й танковой дивизии, принявшим смертный бой 22 июня 1941 года, именно на этом перекрестке города Владимира-Волынского. Май 1981 года.

Штабная колонна 51-й гв. МСД на марше. Карпаты, Верецкий перевал, КШУ. 1981 год. Фото из кабины УАЗика в движении.

Верецкий перевал, краткая остановка, на перевале снег, а внизу цветут крокусы. Есть время освежиться, чтобы не заснуть. КШУ, 1981 год.

Дивизионная газета «На штурм врага», выпущенная на третий день после получения сигнала из ГШ Вооруженных Сил «Боевая готовность — ПОЛНАЯ». Мобилизационная готовность ВС СССР была такова, что на третий день после получения сигнала о готовности дивизия приняла полный комплект (13 тысяч солдат, сержантов и офицеров и автотехнику) и была готова не только к выпуску своей газеты, но и к выполнению боевой задачи.

Конечно, на 1980 год название газеты, получившей имя под Сталинградом в 1943 году, никаким боком не вписывалось в создавшуюся международно-политическую ситуацию этого времени, поэтому весь тираж по приказу ЧВС округа генерала Силакова был уничтожен. А чтобы развернутая редакция и типография работали, как говорится, набивали руку, было принято политическим отделом дивизии решение размножить «ОБРАЩЕНИЕ личного состава мотострелковой роты, в списки которой навечно зачислен Герой Советского Союза, заместитель политрука гвардии старшина Ильин Николай Яковлевич, к участникам тактических учений».

Обращение заканчивалось призывом: «ВОИНЫ-ПЕРЕКОПЦЫ! В поле действуйте, как в бою! Тактические учения с боевой стрельбой проведем организованно, поставленные задачи по завершению боевого слаживания выполним!

Командующий округом генерал-полковник Беликов дает указания по подготовке показных занятий на базе 44-й гв. МСП 51-й дивизии. 1983 год.


9. Здравница

Военный санаторий «Шкло» ПрикВО считался окружным и подчинялся медуправлению округа, но реально санаторий был всесоюзной здравницей, специализирующейся на лечении почек, печени, желчных путей и мочеполовых органов. «Шкло» близок по профилю санаторию в г. Трускавец, но природных лечебных факторов в «Шкло» гораздо больше и разнообразнее. Главный лечебный фактор и тут и там минеральная вода «Нафтуся».

«Шкло» до распада СССР был одним из старейших курортов страны. Первое упоминание о лечебных источниках «о зродлах в Шкле» сделано польским врачом Войцехом Очко, домашним лекарем короля Стефана Батория в 1578 году. Свою работу, как военный санаторий, начал после окончания войны по решению Военного Совета только что образованного ПрикВО. Командующий войсками округа генерал-полковник К.Н. Галицкий поставил задачу полковнику медицинской службы З.Б. Гольденбергу о проведении обследования остатков здравницы и составлении заключения о возможности восстановления курорта. По выводам обследования принято постановление об организации курорта. Директивой ГШ ВС СССР от 19 августа 1947 г. по штату на 100 коек разворачивался санаторий на базе военного госпиталя № 4391 с использованием его материальной базы и частично личного состава. Начальником был назначен полковник медицинской службы Гольденберг. Выбор был не случаен, этот человек, 1901 года рождения, имел богатый опыт работы: в 1933 г. окончил ВМА им. С.М. Кирова, работал в войсках, руководил санаторием «Кичкине», был начмедом госпиталя в г. Станислав, возглавлял эвакогоспиталь и санпоезд во время войны. С начала формирования 1-й польской дивизии в Рязани и до окончания войны командовал головным госпиталем дивизии. В конце войны был ранен на территории Польши и находился на излечении в госпитале г. Львова, там и нашел его генерал Галицкий.

В советское время санаторий расстроился, емкость увеличилась до 500 коек, число рабочих и служащих достигло 500 человек. Работали опытные врачи: урологи, терапевты, рентгенологи, физиотерапевты. Был построен прекрасный лечебный корпус с новейшим оборудованием. В 1984 году началось строительство большого корпуса с плавательным бассейном и оздоровительными спортзалами.

Территория — это прекрасный старинный парк с несколькими водоемами, лодочной станцией и пляжем. Трудно было привыкать к размеренной, спокойной, по сравнению с армейской, жизни. Ни тебе тревог, ни ночных проверок караулов, ни строевых смотров, ни стрельб и полигонов. Скучно! Пришлось искать себе занятие по душе, и я вновь занялся историческими изысканиями. Вначале искал подходы к древней истории этой местности, затем нашел дорогу в Львовский государственный архив и там поднял массу документов о древней истории здравницы. Написать обо всем здесь не представляется возможным, так как брошюра, написанная мной об истории курорта, насчитывает 50 страниц текста. Набрав материалы и ряд фотодокументов, я понял, что надо делать наглядным весь этот материал. Во Львове я нашел двух художников, членов Союза художников Украины. Они восприняли мою идею и предложили оформить комнату истории. Когда началась работа, многие жители, работающие в санатории, стали помогать. Была найдена старинная медицинская посуда из зеленого и красного хрусталя. Помогла в нашей работе и жена первого начальника санатория Варвара Васильевна, которая дала фотографии мужа военного времени, его планшетку и фуражку-конфедератку. Принесли в комнату старинные дверные таблички на немецком языке, сделанные мастерски, старинные фотографии и даже рекламный буклет на старопольском с описанием санатория и его лечебных возможностях.

За годы работы в санатории мне многое пришлось увидеть и понять о людях. В большинстве своем отдыхающие офицеры и их жены представляли собой добрых и приятных людей, хорошо идущих на знакомство и зачастую становящихся просто друзьями. Имею массу адресов в разных городах России и Украины. Разным по своему менталитету было высокое начальство в генеральских званиях. К примеру, генерал-полковник Кизюн, бывший главным военно-политическим советником в Афганистане, получивший там ранение, затем назначенный начальником ВПА им. Ленина, приезжал не раз. Всегда без помпы, звонков и без каких-либо сверхпросьб. А вот тоже генерал-полковник Уткин, начальник политоргана ставки в г. Легница (Чехословакия). Свой приезд всегда обставлял звонками с требованиями персональной встречи и необыкновенной подготовки места размещения, барским замашкам его не было предела. Таким же барином показал себя и прибывший из ГСВГ новый начальник политуправления округа генерал Е. Махов, этому не нравилось все, надо было срочно в 3-комнатном люксе менять ему холодильник, а рабочие пришли в робе, а не в костюмах!

Разные встречались люди, наделенные большой властью, поэтому я сейчас не удивляюсь тому, что произошло с нашей страной в 90-е сволочные годы. В музее Ярослава Галана я познакомился с полковником Николаем Струтинским, верным помощником легендарного разведчика, Героя Советского Союза Н.И. Кузнецова. Многое он рассказал, нигде не написанного, о событиях тех дней, в том числе о том, как он искал останки Н. Кузнецова и «раскапывал» историю последних минут его жизни. Будучи офицером КГБ, он встречал сильное противодействие со стороны части львовских начальников, в том числе даже со стороны областного комитета КПУ по восстановлению правды того времени. Найдя останки своего командира, он сам ездил в Москву к М.М. Герасимову, который по черепу восстановил образ Героя. Его усилиями было организовано захоронение останков Н.И. Кузнецова во Львове, а затем на площади его имени воздвигнут памятник. В годы «расцвета демократии», еще при Кравчуке, останки Николая Ивановича были перевезены на его родину, в г. Свердловск, а памятник Герою во Львове демонтировали.

Семья Н. Струтинского награждена 18 орденами Отечественной войны 1-й и 2-й степени. Отец его, который по заданию партизан был старостой села на Ровенщине, вынужден был после прихода наших войск застрелиться, т.к. справок, естественно, от Медведева не было, а все знали, что он староста, «Смерш» начал его третировать. Противодействие Струтинскому по восстановлению правды военного времени было связано с тем, что многие, ставшие после войны у властного кормила, хвастались заслугами в тылу врага, которых на самом деле не было.

Интересной была встреча и с С.И. Перминовым, фронтовым разведчиком, полковником, бывшим начальником разведки 56-й армии. Он много рассказал о действиях диверсионных отрядов на Кубани в 1942–43 гг., командиром которых он был сам. Его книга «Ушли на задание» с дарственной надписью хранится в моей библиотеке. Встречи и беседы с этими незаурядными людьми всегда проходили очень содержательно и интересно, только, к сожалению, не все осталось в памяти.

В августе 1987 г. санаторий праздновал свое 40-летие. Была составлена программа и сценарий мероприятий, посвященных этой дате. Начальник санатория полковник С.Г. Цепа имел огромные связи во Львове и авторитет в округе с. Шкло. С его помощью и при содействии политотдела 24-й Железной дивизии и Львовского дома офицеров, с которыми у меня сложились хорошие отношения, мы организовали очень хороший праздник и для отдыхающих, и для своих сотрудников. Все началось с торжественного собрания и награждения рабочих и служащих. Здесь же санаторию была вручена Почетная грамота обкома профсоюзов медработников. После праздничного обеда по аллеям парка прошел военный духовой оркестр Самарско-Ульяновской Железной дивизии. Это было началом большой концертной программы, где задействовали самодеятельные коллективы санатория, Новояворовского ПТУ, ведущие артисты львовских театров и Дома офицеров. Концертной площадкой стала вся территория парка. В беседках парка были развернуты буфеты с напитками, фруктами и прочим. Действо закончилось уже под вечер.

Осенью 1988 г. на огромной территории ряда округов, а также в акваториях Балтийского и Северного морей проводились большие учения стран Варшавского договора, к сожалению, это были последние учения этой организации, противостоящей блоку НАТО. Санаторий, конечно, никаким боком не касался этих учений. Однако для присутствующих на учениях министров обороны стран Варшавского договора в санатории отводились места расположения и отдыха. Так называемые дачи Военного Совета округа, находившиеся на территории санатория, но выгороженные отдельно, представляли собой уютные 2–3-комнатные коттеджи со всеми удобствами. Их было приказано подготовить для каждого министра отдельно. Особо готовился домик командующего для организации в нем столовой для всех министров и их заместителей.

Подготовку этих помещений к приему гостей дважды проверял лично Д. Язов, министр обороны СССР. Оба раза были сделаны замечания, после которых все надо было срочно переделывать. В санаторий наехало огромное количество «толкачей», которые больше наблюдали и мешали, чем помогали. Один полковник из Москвы был занят и ответственен только за то, что был обязан в местах общего сбора министров устанавливать на столе, на самом видном месте, так называемое «многофлажие» — подставку с закрепленными на ней всеми флагами стран — участниц Варшавского договора. Другой полковник отвечал за просмотр с видеомагнитофона так любимых выступлений певиц Пугачевой, Ротару и других. Полковник из ПУ ПрикВО М. Ляшенко отвечал за размещение портретов генсеков компартий в домиках, где будут поселены соответствующие министры. И, не дай бог, перепутать Чаушеску с Гусаком, он же отвечал и за размещение на столах в кабинетах домиков подарочных наборов и буклетов о Советской Армии, В.И. Ленине, г. Львове и т.д. Дни ожидания прошли, наступил день заезда, кавалькада машин с охраной и сопровождением промчалась прямо к площадке около домиков, и я вместе с начальником санатория, с большим трудом допущенные на территорию дач, наблюдали всю колготу этого события. Бросился в глаза заезд румынского министра, он сам, а за ним человек пять фенриков с огромными сумками и баулами проследовали к дому. Остальные были проще.

В каждом доме работали наши сотрудницы из числа медсестер, подбирали самых опрятных, культурных и симпатичных, их инструктировали и готовили представители из Москвы и проверяли особисты. Потом эти работницы рассказывали мне, кто и как себя вел и обращался с ними. Самыми приветливыми и простыми были МО Болгарии Добри Джуров и МО ГДР Хайнц Гофман, только они вручили при отъезде небольшие сувениры девчатам и оставили на столе благодарственные записки санаторию. Министр обороны Польши был очень удивлен, когда, зайдя в клуб и комнату истории, увидел на стенде фото первого начальника санатория с орденом Грюнвальда и его фуражку-конфедератку, пришлось рассказывать ему историю восстановления курорта и историю первого начальника. Замечаний нам за проделанную работу, как и благодарности, не было.

В 1988 году начальник санатория полковник С.Г. Цепа был уволен в запас, а меня также предупредили об увольнении в 1989 году. В медуправлении округа нашли более покладистого полковника, чем Сергей Григорьевич. А генерал Е. Махов нашел на мою должность старшего лейтенанта, который в следующий его приезд будет более подобострастным, чем я. Приехавший уже в который раз и хорошо знакомый полковник В. Ватутин из кадров ГлавПУра СА сказал мне, чтобы я сильно по поводу увольнения не расстраивался, так как грядут большие перемены и лучше вовремя уйти. Вообще, я и не огорчался, единственно, о чем просил кадровиков округа, чтобы дотянули мое увольнение до августа 1989 г. то есть до 30 лет выслуги. Держали, но не дотянули всего 2,5 месяца. В апреле пришел приказ Главкома СВ ВС СССР.


Первая страница польского издания 1921 года, рекламного буклета «Шкло-здоровье». В нем даны: историческая справка о первом упоминании лечебных свойств вод и грязей Шкло в 1576 г., химический состав и лечебные свойства воды и грязи, фотографии курорта того времени и литература о Шкло (первым указан труд Войцеха Очко «Теплицы», изданный в Кракове в 1578 году. Книга хранится в библиотеке им. Стефаника в г. Львове).

Проводится конкурс «Лучшая медсестра санатория». Оценку ставит заслуженный врач СССР профессор В. Сивцов. Шкло, 1984 год.

Жюри конкурса. Итоги подводит начальник санатория, заслуженный врач СССР полковник С.Г. Цепа. Шкло, 1984 год.

Участники учений «Запад-88» прибыли на концерт мастеров искусств в клуб санатория. На переднем плане Главнокомандующий войсками Варшавского договора Маршал Советского Союза В.Г. Куликов и генерал Национальной Народной Армии ГДР. Шкло, осень 1988 года.

Генерал Е. Махов с московскими артистками и шеф многофлажия после концерта.

Политические занятия с работниками штаба санатория. Шкло, 1975 год.

В архиве нашел карту Шкло за 1780 год, фотографировали скрытно, поэтому качество фото неважное.


10. Покой нам только снится

В апреле 1989 года я вместе с семьей уже был в Рязани. Здесь меня ждала кооперативная квартира, на 80% выплаченная, в которой уже жили моя дочь с мужем и внучкой. Квартиру пробил, когда служил еще во Владимире-Волынском, а по наступавшим событиям было понятно, что на Украине скоро делать русскому офицеру будет нечего. По приезду стал на партийный учет в Октябрьском РК КПСС. Первичная организация, куда я был направлен, состояла из пенсионеров Дашково-Песочни, и на первом же собрании объявили, что наступают каникулы, летом собраний не будет.

Затем начались те самые 90-е годы всеобщего бардака, разброда и организованного дефицита. Когда увольнялся, мечтал, что буду рыбачить, разведу пчел, отдохну на покое. Этому не суждено было сбыться. Заботы о выживании и обустройстве отставили все в сторону. С большим трудом устроился на работу преподавателем истории и общественных наук в музыкальное училище на ул. Дзержинского.

События в Москве 19 августа 1991 года застали меня на крыше сарая, на участке земли, полученного с большим трудом под дачу. Кстати, и найти работу, и получить землю мне помог А.П. Новиков, отец мужа моей дочери, я ведь в Рязани никого не знал.

Из сообщений стало ясно, что очень важное дело с ГКЧП сорвалось из-за нерешительности и глупости начавших это дело. 1990–91 годы были временем сплошного бедлама во всем. Процветал бандитизм. Там и сям стреляли и убивали под вопли о демократии и антикоммунистической истерии. Кто-то наживался, а миллионы становились нищими. 19–21 августа 1991 года двумя указами Ельцина были запрещены КПСС и КП РСФСР. Против КПСС началось судилище, назваться коммунистом было опасно и равноценно признанию в недееспособности. Почти все СМИ просто соревновались друг перед другом в изливании грязи на партию. Но партия продолжала жить. Уже в августе 91-го появилось подпольное обращение ряда коммунистов с призывом воссоздать первичные организации. А затем появилось движение «Коммунистическое возрождение». Особенно видно их работы не было, а в спальных районах типа Дашково-Песочня вообще было тихо. В городе шли кровавые разборки мафиозных групп, было явно видно, что страна сваливается в пропасть.

Получив 6 соток земли, я все лето пропадал на стройке домика под дачу. Сам месил, сам таскал, сам клал и строгал доски. Работая преподавателем (естественно, историю я читал с коммунистической точки зрения), старался привить студентам диалектический подход к пониманию исторических событий и научить отличать правду от лжи. Этим вызывал жуткое недовольство у некоторых своих коллег, например, у демократки А. Федоровой, которая тоже читала историю. Посыпались жалобы в Управление культуры, различные подлые нападки и шельмования. Пришлось даже отчитываться в Управлении культуры и доказывать, что я не «верблюд». Работая с молодежью и пропагандируя социалистические принципы, считал, что выполняю свой долг члена партии. Не знаю, насколько моя работа была воспринята, но вот уже сколько лет я не работаю, а встречаясь в городе со своими студентами, слышу слова благодарности в свой адрес.

Я ощущал потребность активно участвовать в работе коммунистической партии. Через своего свата А.П. Новикова, преподавателя радиоинститута, я узнал, что у них действует коммунистическая первичная организация, а собираются они в красном уголке ЖЭУ, рядом с музыкальным училищем. 16 февраля 1993 года я перерегистрировался и стал членом КПРФ в первичной организации радиоинститута, секретарем организации был тов. Терентьев. Она входила в Октябрьский райком партии.

К осени 1993 г. появилась маленькая надежда на изменение ситуации в стране. Верховный Совет и Съезд народных депутатов начал проводить активную работу против Ельцина. Борьба накалялась, Ельцин, поддерживаемый спецслужбами Запада и антисоветчиками, вылезшими на поверхность в мутной пене лжедемократии, стремился во что бы то ни стало уничтожить Советы. Все лето работала антисоветская молотилка СМИ, одно за другим появлялись обращения Ельцина к россиянам, как стали называть русский народ. Появлялись всяческие указы, в т.ч. о замене денег, лишь бы отвлечь народные массы от сути происходящего. Во всей этой какофонии информации разобраться простому человеку было нелегко, понятно было одно: надвигается что-то грозное. Основной массе людей было не до политики, т.к. народ опустили на самое дно, ему надо было просто выживать. А во всех появившихся проблемах громкий рупор СМИ обвинял советскую систему и КПСС. 21 сентября последовал противозаконный указ Ельцина № 1400 о прекращении деятельности непослушного Съезда народных депутатов и Верховного Совета. Высшая власть в стране ликвидировалась, это был явный переворот. Власть, избранная народом, не сдалась, в ответ на указ Ельцин за нарушение Конституции решением Конституционного суда был отрешен от должности Президента России. А. Руцкой стал исполняющим обязанности. Противостояние обострилось, и прежде всего, в сфере информационной, именно тут она подтвердила свое название — 4-я власть! Все решения Съезда и Верховного Совета не подлежали огласке, зато в уши россиян лились потоки лжи и наглого обмана со стороны Ельцина и его сподвижников, особенно старалась часть перекрасившейся интеллигенции, получившая от советской власти все возможные блага. 23 сентября здание Совета было огорожено колючей проволокой, отключили воду, свет, связь. Весь сентябрь продолжалось жесткое противостояние, страна получала только одностороннюю информацию. Массовой поддержки Совета нет, к этим выступлениям охмуренные «демократическими» СМИ россияне не готовы.

Спровоцировав осажденных в Белом доме депутатов на попытку вооруженного прорыва оцепления и информационную блокаду взятием «Останкино», готовая к развитию событий ельцинская власть нанесла мощный удар, расстреляв людей у «Останкино», и обвинила в СМИ Председателя Верховного Совета Р. Хасбулатова и А. Руцкого в кровавых преступлениях. Таким образом Ельцин и его соратники подготовили расстрел Белого дома и его защитников. По свидетельству некоторых очевидцев, жертвами этой «демократии» по-американски стали более 1500 человек. Танки Т-80 с орудиями 152-мм калибра вели огонь прямой наводкой, проламывая стены и круша все в середине здания. Потом, когда там все горело, туда в течение нескольких часов никого не пускали, все это продолжалось еще несколько суток. Так прятали следы преступления.

4 октября не было никакой информации, только в 21 час в телепередаче показали арестованных Р. Хасбулатова и А. Руцкого. О том, как это сделано и что предшествовало этому аресту, ни слова! После этих событий на радио и ТВ началась самая настоящая пляска бесов, бал на крови, призывы запретить все и вся. Закрыты и запрещены газеты «Правда» и «Советская Россия» и другие более-менее оппозиционные издания. В СМИ идет яростная атака на все советское, проходит, как по команде, переименование улиц, снятие памятников и бюстов В.И. Ленина. Только гораздо позже всего произошедшего телевидение, снятое американскими и английскими студиями, показало картины расстрела у «Останкино» и стрельбу из танков по Белому дому. Представители СМИ США и Англии, зная, что, где и когда будет, завезли и смонтировали в заранее удобных и безопасных для съемок местах сотни килограммов телеаппаратуры и показали всему миру, как уничтожается последний оплот Советской власти в России. Коммунисты, как могли, старались на местах объяснить людям, что произошло. Первичная организация радиоинститута работала активно в районе памятника Ф. Полетаева, постоянно проводились пикеты, преподаватель института Н.В. Мещеряков был бессменным пикетчиком, пользуясь большим авторитетом, он привлекал молодежь к нашей работе.

В конце 1994 г. заболела жена, никак и никто не могли определить диагноз, а когда определили, было уже очень поздно. Всю зиму пытались что-то сделать и в больнице, и у знахарей — во что только не поверишь? Но человек угасал. В апреле 1995 г. жену похоронил. Через год пришлось хоронить мать в Задонске. Такие невзгоды выбивали из седла, не один год прошел, пока боль утихла.

Пережить утрату в какой-то мере помогло то, что мои товарищи по партии предложили мне более ответственную, интересную работу по моей армейской специальности — организационно-партийную. В 1999 г. решением областной конференции меня утвердили заведующим организационно-партийного отдела обкома КПРФ. Правда, весь так называемый отдел состоял из одного человека — меня, и работы хватало. В 2000 г. меня определили помощником депутата Госдумы с окладом 1200 рублей, это и являлось моей зарплатой за работу в отделе. Преподавание пришлось бросить и полностью переключиться на партийную работу. Ознакомившись со структурой организаций в области, я начал с образования системы информации вниз и вверх. Была определена периодичность, время и вопросы информации, а также необходимая письменная отчетность по ряду вопросов. Будучи сам участником пикетов и видя бедность и неудобство наглядной агитации, решил изготовить компактную и емкую систему наглядности, используемую мной еще в армии. Сделал, показал, всем очень понравилось, первый секретарь даже заявил, что закажет изготовление таких «раскладушек» для всех райкомов области.

В преддверии выборов дома вместе с женщиной, которая, похоронив мужа, стала моей женой, мы сшили такие комплекты наглядной агитации каждому кандидату, идущему на выборы. В свое время я отказался от предложения занять место секретаря Октябрьского РК, но через некоторое время мне пришлось идти в Железнодорожный райком. Новые люди, которые не знали меня и которых не знал я. Отношения внутри организации оказались, мягко говоря, не совсем партийными. На отчетно-выборной конференции, где меня должны были выбрать секретарем, развернулась настоящая баталия, в секретари рвался некто Егоров, которого поддерживали еще несколько человек. Впоследствии, будучи первым секретарем в Железнодорожном райкоме и организовывая выполнение ряда партийных задач, я убедился, что в райкоме реально существует группа, которая имеет своей целью дестабилизацию работы партийной организации района. Группа Егорова, раскрыв свое лицо здесь, перебралась в Октябрьский райком. Показав себя там, ушла в Советский, где продолжает свою прежнюю работу.

Для улучшения работы и активизации воздействия агитации нам явно не хватало агитматериалов. То, что давал обком партии, в том числе часть тиража газеты «Приокская правда», было недостаточно. Часто бывало так, что на пикете комплект листовок хватало лишь на 20–30 минут раздачи. На всех собраниях звучало, что необходимо увеличить число выпускаемых материалов. Опираясь на решение райкома и наказы коммунистов, я предложил организовать выпуск своего информационного листка форматом А-4 и «приземлить» его по содержанию на информацию о коммунистах района, работе первичек и райкома. Поработали, и удалось сделать довольно приличный логотип листка под названием «Коммунист», первый номер которого был готов в ноябре 2001 года. Растиражировали его до 300 экз. на ксероксе 1-го секретаря горкома Рязани Н. Корнеевой. Я также предложил областному руководству партии использовать логотип и наш опыт другим райкомам хотя бы города. Если бы это было сделано, то общий тираж «Коммуниста» составил только от 4 райкомов города 1200–1500 экз., это было бы уже кое-что! Но получилось все наоборот. Редакция газеты «Приокская правда» во главе с редактором Г. Луговым увидела в «Коммунисте», видимо, конкурента «Приокской правды». А очередной номер ее вышел с разгромной статьей о деятельности Железнодорожного райкома, а по «Коммунисту» прошлись вообще мерзкими строчками: «Родила царица в ночь не то сына, не то дочь» ну и т.д., не будем вмешивать сюда А.С. Пушкина. Царица, надо было понимать, это Н. Корнеева — 1-й секретарь горкома, а не то сын, не то дочь — это наш информационный листок «Коммунист», так подло ударили по инициативе райкома.

Данный демарш газеты «Приокская правда» был осужден всеми товарищами в райкоме, объяснений от редакции и обкома партии так и не последовало! А господин Луговой вскоре исчез, а вместе с ним и часть множительной аппаратуры из редакции и новенький автомобиль УАЗ, подаренный обкому ЦК партии. Правда, Луговой не закончил на этом свою издательскую деятельность, на прихватизированной технике он еще некоторое время выпускал свою антисоветскую газету. Никаких официальных действий против такой приватизации отчего-то предпринято не было.

На левом фланге набирала силу организация НПСР, ее сопредседателями были Г. Зюганов и Г. Семигин, и, когда под патронатом горкома партии стала создаваться городская организация, мне предложили более широкое поле деятельности и более высокую оплату труда. Я согласился, тем более, что туда же шли мои товарищи еще по организации радиоинститута, а с областным председателем НПСР В.С. Медведевым я был дружен очень давно. Тем более прожить на мои госдумовские 1200 рублей уже было трудно. К сожалению, союз КПРФ с НПСР просуществовал недолго. Когда начались распри в этом союзе в Москве, они сдетонировали и на местах. Давняя распря между обкомом и горкомом, который возглавляла Н. Корнеева, она же была и председателем городского НПСР, вспыхнула с новой силой, горком решением бюро обкома был ликвидирован, НПСР распался. Н. Корнеева и с ней целый ряд членов партии ушли. Ликвидация горкома и весь этот раздрай привели к сокращению численности коммунистов в райкомах, а райкомы остались без управления. Все эти события хорошо ударили по нервам, после развала НПСР я тоже остался в стороне от активной работы. Здорово сдало сердце, оно свалило меня в госпиталь, и я не вылезал с больничной койки очень долго. Оклемавшись, я закончил свой литературный труд и, продав свой УАЗ, издал книгу «Так надо? Так надо!» Мои товарищи, оставшиеся в Железнодорожном райкоме, по возможности помогли мне реализовать часть тиража, тем самым что-то вернуть из потраченного.

Все здесь написанное — попытка противостоять тем, кто пытается осудить МОЕ ВРЕМЯ, попытка показать правду и противостоять бессовестному вранью. Люди, с которыми я работал, члены партии и беспартийные, — это самые благородные и честные люди, великие патриоты нашего Отечества. Они еще живут, вот почему при голосовании на телепередаче «Суд времени» сторона перевертышей Млечина и Сванидзе всегда проигрывает. Я написал, что видел и что знаю, что получилось — судить моим внукам и тем, кто это будет читать.

С уважением, М.Н. ЗАНИН


Один из номеров «Коммуниста», который был подвергнут шельмованию.

Один из пикетов, организованный Октябрьским РК КПРФ, у памятника Ф. Полетаеву. Ельцину — импичмент!

9 мая 2002 года. Площадь Победы. Среди участников демонстрации — Железнодорожный РК КПРФ.

Железнодорожный РК КПРФ проводит пикет у МКЦ 12 июля 2002 г., в день так называемой «независимости России». Подписи против продажи земли собирают В. Медведев и Макарова. Я устанавливаю свою наглядную агитацию.

Мое выступление на одном из пленумов обкома КПРФ в зале горсовета.

Зима 2003 г. Пикет железнодорожного РК КПРФ у МКЦ против агрессии США в Ираке. Надежда пришла за мной.

Москва, 22 февраля 2003 года. Всероссийское офицерское собрание в зале кинотеатра «Баку», рязанская делегация с бывшим МО РФ И.Н. Родионовым — тем самым, который отказался выполнять преступные приказы Ельцина по развалу Армии и послал его на три буквы. Слева направо: полковник В.С. Толстов, подполковник М.Н. Занин, генерал армии И.Н. Родионов, подполковник А.Е. Егоров, капитан 1-го ранга В.Н. Гришин.

Март 2003 года. Площадь Победы, пикет против оголтелой антисталинской пропаганды СМИ РФ. Позади видна переносная наглядная агитация Железнодорожного РК КПРФ.

Заседание РУСО, конференция, посвященная годовщине смерти В.И. Ленина, г. Рязань, 2009 год. Рябко, Никитин, Малюгин, Шутов, Пыленок, Занин.

Отзыв в газете «Приокская правда» от 02.09.2010 года на мою книгу «Так надо? Так надо!».

9 мая 2011 года. «Три богатыря» — члены Союза советских офицеров (Рязанское отделение). Справа налево: председатель Союза майор В.В. Луканцов, заместитель председателя по тылу полковник Ю.П. Полагутин, заместитель председателя по политчасти подполковник М.Н. Занин.